- Благодарствуйте! - отвечала она и скрылась.

Приимков и немец подошли ко мне.

- Как удивительно тепло! - заметил Приимков, - даже душно. Но куда жена пошла?

- Кажется, домой, - отвечал я.

- Я думаю, скоро пора ужинать, - возразил он. - Вы превосходно читаете, - прибавил он погодя немного.

- Вере Николаевне, кажется, понравился "Фауст", - проговорил я.

- Без сомнения! - воскликнул Приимков.

- О, конечно! - подхватил Шиммель.

Мы пришли в дом.

- Где барыня? - спросил Приимков у попавшейся нам навстречу горничной.

- В спальню пойти изволили.

Приимков отправился в спальню. Я вышел на террасу вместе с Шиммелем. Старик поднял глаза к небу.

- Сколько звезд! - медленно проговорил он, понюхав табаку, - и это все миры, - прибавил он и понюхал в другой раз.

Я не почел за нужное отвечать ему и только молча посмотрел вверх. Тайное недоумение тяготило мою душу... Звезды, мне казалось, серьезно глядели на нас. Минут через пять явился Приимков и позвал нас в столовую. Скоро пришла и Вера Николаевна. Мы сели.

- Посмотрите-ка на Верочку, - сказал мне Приимков.

Я взглянул на нее.

- Что? ничего не замечаете?

Я действительно заметил перемену в ее лице, но, не знаю почему, отвечал:

- Нет, ничего.

- Глаза у ней красны, - продолжал Пржимков.

Я промолчал.

- Вообразите, я пришел к ней наверх и застаю ее: она плачет. Этого с ней давно не случалось. Я вам могу оказать, когда она в последний раз плакала: когда Саша у нас скончалась. Вот что вы наделали с вашим "Фаустом"! - прибавил он с улыбкой.

- Стало быть, Вера Николаевна, - начал я, - вы теперь видите, что я был прав, когда...

- Я этого не ожидала, - перебила она меня, - но бог еще знает, правы ли вы. Может быть, оттого матушка и запрещала мне читать подобные книги, что она знала...

Вера Николаевна остановилась.

- Что знала? - повторил я. - Говорите.

- К чему? Мне и так совестно: о чем это я плакала? Впрочем, мы еще с вами потолкуем. Я многое не совсем поняла.

- Отчего же вы меня не остановили?

- Слова-то я все поняла и смысл их, но...

Она не докончила речи и задумалась. В это мгновение из саду пронесся шум листьев, внезапно поколебленных налетевшим ветром. Вера Николаевна вздрогнула и повернулась лицом к раскрытому окну.

- Я вам говорил, что будет гроза! - воскликнул Приимков. - А ты, Верочка, чего это так вздрагиваешь?

Она взглянула на него молча. Слабо и далеко сверкнувшая молния таинственно отразилась на ее недвижном лице.

- Все по милости "Фауста", - продолжал Приимков. - После ужина надо будет сейчас на боковую... не правда ли, г. Шиммель?

- После нравственного удовольствия физический отдых столь же благодетелен, сколь полезен, - возразил добрый немец и выпил рюмочку водки.

После ужина мы тотчас разошлись. Прощаясь с Верой Николаевной, я пожал ей руку; рука у ней была холодна. Я пришел в отведенную мне комнату и долго стоял перед окном, прежде чем разделся и лег в постель. Предсказание Приимкова сбылось: гроза надвинулась и разразилась. Я слушал шум ветра, стук и хлопанье дождя, глядел, как при каждой вспышке молили церковь, вблизи построенная над озером, то вдруг являлась черною на белом фоне, то белою на черном, то опять поглощалась мраком... Но мысли мои были далеко. Я думал о Вере Николаевне, думал о том, что она мне скажет, когда прочтет сама "Фауста", думал о ее слезах, вспоминал, как она слушала...

Гроза уже давно прошла - звезды засияли, все замолкло кругом. Какая-то не известная мне птица пела на разные голоса, несколько раз сряду повторяя одно и то же колено. Ее звонкий одинокий голос странно звучал среди глубокой тишины; а я все еще не ложился...

На другое утро я раньше всех сошел в гостиную и остановился перед портретом Ельцовой.