За эти годы, в постоянных визитах к местному цирюльнику, Иоганн усвоил кое-какие знания по медицине, а в монастырской библиотеке прочел несколько книг о методах врачевания. Правда, в большинстве своем они казались ему совершенно непригодными. В них много говорилось об испарениях ада, сере и смиренных молитвах, а вот действенных рецептов содержалось куда меньше. С книгами так было постоянно: человек обращался к ним за знаниями, а они то и дело ссылались на Господа или дьявола.

Вконец запыхавшись, Иоганн преодолел подъем. Дом Герлахов стоял на склоне, между церковью Святого Леонарда и монастырским подворьем. Это было массивное, в несколько этажей, сооружение с пристроенным амбаром и хлевами для коров, лошадей и мелкой скотины. Йоргу Герлаху принадлежали шесть моргенов  земли вокруг Книтлингена, и он считался одним из богатейших крестьян в округе. На него работали дюжина батраков и служанок.

Иоганн забежал в дом, пронесся мимо старой сгорбленной служанки, разводившей огонь в очаге. Старшие братья, Карл и Лотар, тоже оказались дома. Они сидели в комнате за столом и жадно ели, зачерпывая густой суп из деревянной миски. Должно быть, они только вернулись с полей. Широкоплечие и крепкие, братья были незаменимы во время молотьбы. Иоганн, напротив, был низкий и худой, едва ли он годился для полевых работ. Заслышав его шаги в коридоре, братья встретили его недовольными взглядами.

– Значит, разыскал тебя отец, лентяя! – проворчал Карл. – Раз уж ты в поле ни на что не годишься, так за матерью присмотрел бы, – он показал на дверь в комнату. – Ну, ступай уже, пока она опять всю постель не замочила.

Иоганн прикусил губу. Ни Карл, ни Лотар никогда не пеклись о матери. Их интерес к ней пропал в тот день, когда она оказалась не в силах утешить двух карапузов. Они буквально истощили ее, и теперь эта слабая, больная женщина в дальней комнате была для них лишь в тягость.

– Ну, шевелись! – прорычал Лотар. – Или тебе пинка дать надо? Мы спины гнули, а ты, небось, опять ворон считал!

Отдушина над очагом тянула плохо, и дым застаивался под потолком. Балки в коридоре были покрыты копотью. Иоганн промчался сквозь сизую дымку к дальней комнате и негромко постучал, но ответа не дождался. Он постоял немного в нерешительности, потом осторожно приоткрыл дверь.

В комнате пахло травами, рвотой и прелым тростником. Свет не проникал сквозь закрытые наглухо ставни, поскольку цирюльник считал, что солнце вредно для матери. Даже дневной свет мог оказаться для нее губительным. На столе посередине комнаты горела одинокая лучина. Рядом с кроватью стоял грубо сработанный сундук, на стене висел крест. Мать лежала с закрытыми глазами под тонким одеялом. В первый миг Иоганн решил, что она мертва, но вот мама открыла глаза и улыбнулась ему.

– А, мой Фаустус, – произнесла она хриплым голосом. – Вернулся с прогулки?

Иоганн не стал говорить, что встречался с Маргаритой, хотя она, вероятно, и сама догадывалась. Он лишь молча кивнул и убрал прядь волос с ее мокрого лба.

Лицо у мамы было маленькое и морщинистое, как у выпавшего из гнезда кукушонка. Волосы стали тонкими и блеклыми. Прежде, в юные годы, она была настоящей красавицей с пышными светлыми локонами. Но многочисленные роды и изнуряющая болезнь в неполные сорок лет сделали ее старухой. Лишь в глазах еще сверкал огонь, который в свое время и околдовал крестьянина Герлаха. И солидное приданое, потому как мать Иоганна происходила из богатого бюргерского семейства и ее дед когда-то был ювелиром в Майнце.

– Сделай одолжение, открой окно, – попросила она Иоганна. – Хочу посмотреть на солнце.

– Но цирюльник… – начал тот.

– Этот цирюльник – никчемный шарлатан, – перебила его мама и закашлялась.