– Этот цирюльник – никчемный шарлатан, – перебила его мама и закашлялась. – Ну, открывай же, а то я завяну тут, в темноте, как цветок.

Иоганн распахнул ставни, и комната тотчас наполнилась ярким светом. В воздухе крошечными звездами кружилась пыль, с улицы веяло ароматами лета.

– Так-то лучше. Подойди, присядь ко мне, – она показала на кровать.

Иоганн опустился рядом с ней, и мать погладила его по голове.

– У тебя красивые волосы… черные, как перья у молодого ворона, – прошептала она.

– Отец сказал, что тебе хуже, – тихо отозвался Иоганн.

Вместо ответа мама снова закашлялась. Иоанн протянул ей грязную тряпку. Мама сплюнула в нее и откинулась без сил на подушку. К своему ужасу, Иоганн увидел на тряпке кровавые сгустки, далеко не в первый раз за последние дни. Но он ничего не сказал – чтобы и самому лишний раз об этом не думать.

– Расскажи мне, что говорят путники в трактирах, – попросила наконец мама.

Иоганн задумался на мгновение, а потом стал рассказывать. Постепенно голос его крепчал. Прежде мама рассказывала ему о большом мире, теперь же он стал для нее окном в этот мир. Так повелось у них с давних пор.

– В Шпейере колесовали разбойника, который грабил со своей шайкой по имперским дорогам, – начал он. – Говорят, он самолично прикончил пятерых торговцев. Ганс Харшаубер из трактира «У льва» собственными глазами видел казнь. Это было настоящее представление, и зрителей собралась не одна сотня!

– А что еще? – спросила мама с закрытыми глазами. Дыхание ее выровнялось.

– Ну, в Вюртемберге крестьяне зароптали из-за холодной весны, бедного урожая и высоких податей. Некоторые в прошлую зиму умерли с голоду, другие подались в леса. Граф Эберхард, видно, правит железной рукой… А еще в Венеции к берегу прибило гигантскую рыбу. Говорят, она огромная, как Кёльнский собор!

Мама рассмеялась, и ее снова сотряс приступ кашля.

– Страшно представить! – просипела она. – И ты веришь в эти россказни?

– В трактире остановился венецианский торговец. Он сам рассказывал!

С некоторых пор через Книтлинген пролегла новая столбовая дорога, которая тянулась от Голландии до самого Тироля и оттуда вела через Альпы. Помимо конных курьеров, в городе останавливалось немало путешественников. Всякий раз, когда представлялся случай, Иоганн шел в трактир, чтобы послушать их истории. Мама, когда здоровье еще позволяло, тоже часто туда ходила. Чужаки рассказывали о мире, большом и ярком, о каком Иоганн не мог даже мечтать.

– Дай мне руку, мальчик мой, – попросила неожиданно мама.

Иоганн придвинулся ближе и протянул руку. Мама сжала ему ладонь, да так крепко, что стало немного больно. Иоганн и не подозревал, что в ней оставалось еще столько сил.

– Мой маленький Иоганн, – прошептала она. – Мой Фаустус… Счастливец…

Так мама называла его, только когда они бывали наедине. Как-то раз Карл с Лотаром услышали это прозвище – и целую неделю поддевали его. Они знали, что Иоганн был любимцем у матери, и в них просыпалась ревность.

– Почему ты зовешь меня счастливцем? – спросил Иоганн. – Мне же никогда не везло. Люди меня не любят, а отец считает лентяем и размазней. Говорит, что голова у меня чепухой забита.

– А, отец… Пусть болтает себе, старый упрямец, кому есть до этого дело?

Мама улыбнулась – и краткий миг на Иоганна смотрела та прелестная девушка со светлыми локонами, какой мама была в юности. Прелестная, как Маргарита, с таким же звонким, как перелив колокольчика, смехом…

– Ты особенный, я это знаю, – продолжала она, поглаживая его руку.