Вяземский глянул на Бартынова.

— Тем не менее, эту версию нельзя отметать!

— Прекратите, — устало произнес хозяин дома. — Думаете, все дело в тотеме?

— А в чем же тогда еще?

— А вот в этом.

Бартынов достал из ящика револьвер и демонстративно положил его на стол, рядом с тотемом.

Это было то самое оружие, которое постоянно таскал с собой Никита. И именно с него мы в пьяной беспечности стреляли в себя, когда первый раз познакомились.

Что скажет Бартынов я уже знал.

— Что это? — напряженно спросил Вяземский, понимая, что когда на стол извлекается оружие, ничего хорошего от беседы не жди.

— Именно из этого револьвера и застрелили Никиту, — пояснил хозяин дома. — Баллистическая экспертиза это уже подтвердила. И знаешь, Вяземский, что самое интересное? На рукояти оружия остались отпечатки пальцев твоего сына, Максима.

Такого козыря крыть отцу было нечем.

— Что скажешь в свое оправдание, Максим? — в упор посмотрел на меня Бартынов.

— Там такая глупая ситуация получилась… — только и смог вымолвить я и нервно хихикнул.

Что я мог ему сказать? Что мы в первом нашем знакомстве стрелялись в самих себя будучи в дребезги пьяные, пытаясь подтвердить теорию Никиты о фатализме и роке? Звучало бы это максимально не убедительно, поэтому я решил что в данном случае лучше молчать.

— Ситуация не простая, — произнес Бартынов.

Говорил он медленно, с некоторой ленью, от чего складывалось впечатление, что он ведет светскую беседу, а не серьезный разговор. А вот я лихорадочно соображал. Да, отпечатки могли остаться — все-таки я брал оружие в руки. Но прошло столько времени? Возможно с тех пор Никита и не доставал больше оружия. А убийца? Его отпечатки? Их нет, значит работал в перчатках. Все против меня.

— Весьма не простая, — повторил он, глянув себе на ногти.

Ногти были идеально ухожены и, кажется, даже накрашены бесцветным лаком, блестели, отражая лицо глядящего словно маленькие зеркальца.

— И в этой ситуации я имею полное право требовать сатисфакции. Открытое объявление вражды — это не то, чего я хотел бы, хотя повод вполне подходит. За убийство в прошлые века воевали поколениями. Вспомни хотя бы Менделеевых. Сколько с их стороны было убито? А со стороны их обидчиков, Астафьевых? Бесчисленное количество. Оба рода теперь канули в небытие — потому что перерезали друг друга. Такой ли участи мы хотим для своих семей? Думаю, что нет. Смерть в любом своем проявлении — это плохо.

Бартынов пристально посмотрел на значок тотема, потом на пистолет.

— Так что у меня есть предложение для тебя, Вяземский. На одной чаше весов будет клановая война между нашими родами, которая неизвестно когда и чем для обоих нас закончится. В любом случае ты знаешь нас и наше неоспоримое преимущество в боевом плане. Также поддержку окажут другие семьи, с которыми мы дружим. Фамилии называть не хочу, но ты их всех знаешь — читаешь о них в ежедневном политическом вестнике. Думаю, исход битвы будет понятен сразу. И он будет не в твою пользу.

Хозяин комнаты посмотрел на Вяземского, словно пытаясь понять — услышал ли он его? Потом продолжил:

— А на второй чаше весов будет он.

Бартынов указал пальцем на меня и начал говорить словно заколачивая гвозди:

— Ты отдаешь мне жизнь своего младшего сына, Максима Вяземского. Ведь именно он причастен к смерти моего сына. Так будет честно. Мы будем в расчете. Это справедливое решение. И наименее кровопролитное для тебя.

Вяземский слушал молча, не перебивая, лишь его брови все сильнее смыкались на переносице, а ноздри дрожали от злости.