|
Такую же сухую и кислую, как я сам. – Я и сама совершенно сухая и кислая, но не буду настаивать на том, чтобы попробовать твое пойло, если ты не рекомендуешь. – Она взяла протянутую ей простую чашу и с благодар-ностью отхлебнула. – Благодарю, вкусное. Мы провели целый день в поисках Квинта Педия. – О чем думает твой муж, заставляя тебя выполнять его работу? Он опять в отъезде? – осведомился Сулла, опустившись на стул с заметным облегчением. Блестящие глаза Аврелии вдруг стали стеклянными. – Я уже два года как вдова, Луций Корнелий. Он удивился: – Гай Юлий мертв? Он же был совершенно здоров. И к тому же молод! Убит в сражении? – Нет. Он просто умер – внезапно. – А я вот на тысячу лет старше Гая Юлия, но все еще цепляюсь за жизнь, – с горечью про-изнес Сулла. – Ты – призовой конь, а он – простой солдат. Хороший человек. Мне нравилось быть его женой. Я никогда не считала его человеком, которому следует цепляться за жизнь, – сказала Аврелия. – Наверное, он и не цеплялся. При моей власти в Риме ему было бы трудно. Я думаю, он последовал бы за Карбоном. – Он был сторонником Цинны ради Гая Мария. Но Карбон? Не знаю. – Аврелия сменила тему. Она уже привыкла к его новому облику, сменившему прекрасный лик Аполлона. – Твоя жена здорова, Луций Корнелий? – Была здорова, когда я последний раз слышал о ней. Она все еще в Афинах. В прошлом году родила мне двойняшек, мальчика и девочку. – Сулла хихикнул. – Она боится, что они вы-растут похожими на их дядю Свинку. – О бедняжки! Хорошо иметь детей. Ты когда-нибудь вспоминаешь о других своих двой-няшках – о тех мальчиках, которых тебе родила твоя германская жена? Теперь они совсем взрослые. – Молодые херуски! Добывают скальпы и заживо сжигают римлян в плетеных клетках. Все будет хорошо. Он успокоился. Казалось, его уже не мучило ее присутствие. Из всех судеб, которые Аврелия придумывала для Луция Корнелия Суллы, в ее фантазиях никогда не возникало потери его особой, неповторимой привлекательности. И все же это тот же Сулла. «Его жена, – подумала Аврелия, – наверное, любила его, как никого на свете, когда он выглядел Аполлоном». Они поговорили еще какое-то время о минувшем, обмениваясь новостями о том о сем. Ему, как она заметила, нравилось говорить о своем выдвиженце Лукулле, а ей, по его наблюдениям, нравилось говорить о своем единственном сыне, которого теперь называли Цезарем. – Насколько я помню, молодой Цезарь был весьма эрудированным юношей. Должность фламина Юпитера должна подходить ему, – сказал Сулла. Аврелия колебалась. Казалось, она хотела что-то сказать, но произнесла явно совсем другое: – Ему пришлось очень постараться, чтобы стать хорошим жрецом, Луций Корнелий. Нахмурясь, Сулла посмотрел в окно. – Вижу, солнце склоняется к западу. Вот почему здесь темно. Тебе время отправляться. Тебя проводят мои новобранцы. Квинт Педий живет недалеко от моего лагеря. Ты можешь сказать своей дочери, что если она останется, то она – дура. Мои солдаты – не кровожадные звери, но если она истинная Юлия, то сделается для них искушением, а войскам нельзя запретить пить вино, когда они безвылазно торчат в лагере в Кампании. Немедленно увози ее в Рим. Послезавтра я дам тебе сопровождающих до Ферентина. Это позволит вам избежать когтей обеих армий, запертых здесь в лагерях. Она поднялась: – Со мной Бургунд и Луций Декумий с сыновьями. Но если ты можешь выделить людей, то благодарю тебя за эскорт. Разве между тобой и Сципионом не будет сражения? О, как печально никогда больше не видеть чудесной улыбки Суллы! Лучшее, что он мог теперь сделать, – это, промычать, что позволяло сохранить неподвижными струпы и шрамы на лице. |
