— Гошка парень был знатный, с друзьями, с девками шатался, красивый, высокий, все на него засматривались. А Ритка что? Тьфу! Мышь, прости Господи, серая!

Как накопилось в бабушке столько злости к единственной дочери, я не знал. Да и не хотелось мне в этом копаться. Я слушал, мне нужно было понять.

— Ритка наша все к нему липла, а он и знать не знал, как там ее зовут. Ох, как она страдала, ох, как мучилась! А на четвертом курсе его за драку поперли, там война как раз, проклятая эта, опять началась… Гошку в первый же призыв туда фьють! И нету Гошки. Погиб, подорвался в горах.

Замолчала, наслаждаясь сгустившейся от ее слов тишиной, цапнула кусочек хлеба, пожевала.

— Ритка как узнала… Ой, что было, Гришенька! Чуть саму в могилу не закопали. Хорошо, прощаться ее не пустила, начала б на гроб бросаться, вот стыдоба….

Поправила седой волосок, убрала под платочек, покачала головой.

— Так он мне что, вообще никто получается?

— Гошка Серебряников? — Осклабила голые десны, сморщила лицо, и без того похожее на прошлогоднее яблоко. — А кто ж? Никто, конечно. Это Ритка тебя в его честь назвать хотела, а я не дала. Примета плохая, младенчика да в честь покойника называть. — Метко плюнула через плечо и вдруг начала мелко креститься. — Прости грехи наши, Господи, пути неисповедимые твои…

И сразу все встало на свои места. Мамины срывы, слезы и тревоги, фотография эта дурацкая и страх, животный страх перед каждым армейским призывом. Я знал теперь, на что давить. Все козыри оказались в руках — ни один ВУЗ в округе отсрочки не дает, военкомат забирает всех, кто может передвигаться на двух конечностях и знает буквы. Ноги у меня были в порядке, стаж бегуна мимо подворотен сделал из меня спортсмена поневоле, аттестат назревал вполне себе положительный. Других причин не отдать долг Родине тоже не накопилось.

Я это знал, мама это знала. Но говорить об этом вслух мы не решались. До того апрельского вечера, когда все сложилось само. Я показывал маме распечатку столичных ВУЗов, она кивала, охала, качала головой. Мы тут же отобрали пять самых подходящих, чтобы не слишком дорого, не слишком престижно, но полезно. Мы проверили сроки подачи документов, мы выяснили общий балл нужный для поступления, прикинули и поняли — подхожу!

Оставалась одна проблема, большая и извечная — где жить, пока приемные комиссии обрабатывают мои данные, проверяют документы и готовят списки тех, кто допущен к дополнительным испытаниям? Снимать комнату в Москве нам было не по карману, да и как сделать это, сидя в нашей глуши, ни я, ни она не знали. Повисла давящая тишина. Мечты привычно раскрошились об могильный гранит обстоятельств. Хрен тебе, а не поступление, Гришка. Хрен тебе, а не свобода.

— Мне бы только зацепиться, ма! Там общежитие дадут, как поступлю. Ну недели две, ну месяц… Оглядеться хоть, посмотреть, что там к чему…

Мама молчала, терла виски. На ее щеках краснели пятна, сползали к подбородку, еще чуть, и начнут чесаться.

— Ладно, завтра еще подумаем, — решил я, но пока наливал ей воду и отмерял тридцать капель валокордина, она вдруг сама успокоилась, даже плечи распрямила.

— На недельку я тебя точно пристрою, Гошик… На недельку у меня там есть вариант. Но это завтра… Утро вечера мудренее. Спать пойду.

Встала и зашаркала тапочками по коридору. В комнате заскрипела пружинами кровать. Стало тихо. Я постоял еще немножко, выпил залпом разведенное в стакане лекарство и долго еще сидел на кухне, бездумный и пустой, как вычищенный до блеска таз.

Дальше все завертелось с бешеной скоростью. В Москве внезапно нашлась двоюродная тетка, с которой лет двадцать уже никто на связь не выходил.