..А когда духи так сказали, Артамон Сергеевич кинулся за печку, нашёл меня. Выволок, стал ругать и колотить.
— А за что ругал-то?
— Как «за что»? Я ведь помешал им заниматься ведством.
Захарка врал, но лишь в этом он видел спасение от страшного кнута. Главное понимал, его вранью верят, что даже записывают. И понимал карлик, что этим навлекает беды на своего хозяина, но остановиться не мог, не имел сил на это. Ему важно было сегодня, сейчас уйти от кнута. А хозяин? Что хозяин? Он — боярин, птица высокая, ему кнута не дадут.
А вечером в верхней горнице отсутствие книги, о которой так много говорил Захарка, вызвало однозначный вердикт:
— Он её сжёг.
— Да, чтобы не попасться, он её сжёг, а ты, Федя, его в воеводы, когда надо было в железы.
— Ну, ничего, — оправдывала племянника Татьяна Михайловна. — Он ещё молодой, поживёт с наше, всё поймёт.
Через день званы были в переднюю думный дьяк Семёнов и думный дворянин Соковнин. И Стрешнев, выйдя от царя, прочёл им указ:
— Великий государь указал вам, тебе, Семёнов, и тебе, Соковнин, без промедления ехать в Лаишев, осмотреть у Матвеева все письма, рухлядь, и, если случится найти книгу, привезти её в Москву государю. Если этого не случится, то допросить всех людей Матвеева с пристрастием и с самого его взять подробную скаску, как готовилось лекарство больному государю, кто вкушал его до государя и после.
Артамон Сергеевич среди ночи подхватился от громкого стука в окно избы.
— Кто там?
— Отворяй ворота, государевы люди.
Ёкнуло сердце от недоброго предчувствия, в полумраке натянул портки, прикрыл устроившегося у стены сынишку Андрея. Вышел во двор, заставленный повозками, в которых спали его многочисленные спутники. Кое-где уж торчали над телегами взлохмаченные головы, поглядывали встревоженно на ворота. Священник отец Сергий, крестясь, спросил негромко:
— Что, Артамон Сергеевич, опять?
— Опять, — кивнул Матвеев. — Пособи, батюшка, засов вынуть.
Вдвоём они вынули заложенную в проушины жердь, отворили ворота.
Вошли Семёнов с Соковниным. Последний закричал:
— А ну, все подымайся! А ты, — обернулся к Матвееву, — давай все бумаги, письма, книги. Всех людей давай.
— Люди — вот они, — показал Матвеев на возы. — А бумаги, какие есть, все в избе.
— Идём в избу, — сказал Соковнин и пошёл первым.
За ним последовал Матвеев, а рядом — Семёнов.
— Василий Григорьевич, что за пожар? — спросил окольничий дьяка.
— Книгу какую-то твою чёрную государю надо. Ты бы уж отдал её, Артамон Сергеевич.
— Да нет у меня никакой книги.
В избе вздули свет, хозяев, спавших на печи, выгнали на улицу. Соковнин велел открыть все баулы, развязать узлы, мешки: рылся в них, как пёс в лисьей норе. Разбудил Андрея, забравшись под подушку, на которой отрок спал.
Затем обыск продолжился во дворе на телегах. Даже в дуло пушки заглянул Соковнин, что рассмешило стоявшего около повара.
— Я те посмеюсь, я те посмеюсь, — пригрозил думный дворянин. — Всех на съезжую!
Повели на съезжую всех, даже и попа с монахом; из слуг оставили только конюха кормить и обихаживать коней. Уже светало.
Матвеев вошёл в избу, где всё было перевёрнуто вверх дном. |