— А что Серко там об обиде султану напоминает? — поинтересовался Фёдор.

   — Да письмо они соромное султану Мухамеду писали всей Сечью.

   — А-а, — вспомнил Фёдор и засмеялся весело и тут же наизусть повторил строку, которая ему особенно понравилась. — Який ты у чорта лыцарь, коли ты не можешь голым задом ежака раздавытимо. Охо-хо-хо.

Смеялись все бояре, сидевшие по лавкам, весьма довольные, что скукоту думную сам государь разогнал. Такой молодой, а рассмешил всех, я надо ж. грамоту запорожскую запомнил, хотя читали её всего раз и давно уж, ещё при Алексее Михайловиче. Разумен, ох разумен наш великий государь, хоша и молод. Даже уста царские не осквернил срамным словом, заменив его на «зад».

Просмеялись. Фёдор посерьёзнел, взглянул на казначея.

   — Михаил Тимофеевич? Знаю, знаю, скажешь, казна пуста Изыщи и расплатись с Сечью. То наша передавая застава от турков, а мы её голодим. Нехорошо.

Повернулся государь к подьячему, сидевшему за столом с бумагами и пером наготове.

   — Запиши это исполнить Лихачёву Михаиле Тимофеевичу с возможным поспешанием. Как вы не понимаете, что задержкой жалованья мы казаков сами на турецкую сторону толкаем. А Самойловичу отошли строго, Родион Матвеевич, хлеб в Сечь пропускать без всяких препон.

Однако гетман Самойлович решил с Дорошенко действовать по-своему. Подняв семь полков, он двинулся к Днепру, отдав приказ по полкам готовиться к сражению с бунтовщиками и возмутителями Чигиринскими, не желающими присягать новому великому государю.

   — Довольно с ним цацкаться.

Войско двигалось открыто, не таясь и не скрывая своей цели. И Дорошенко, узнав об этом, тут же снарядил гонца в Москву с грамотой к государю: «Гетман Самойлович ведёт на Чигирин войско, затевая меж братьями по вере междоусобие. Этому ли его учит слово великого государя».

Подойдя к Днепру, гетман позвал к себе в шатёр всех полковников. Они подъезжали по одному, и ещё на подъезде слышали, как Самойлович громко диктовал писарю послание чигиринскому сидельцу:

   — «…Ты должен, не мешкая, вместе с воинством своим покинуть город и, переправясь на левый берег, присягнуть великому государю на верность, сложить с себя добровольно ригимент и, сдав мне клейноды, отправиться в Москву пред светлые очи государя. Он, великий государь, обнадёживает тебя великой честью и милостью, зовя к себе, а ты ж нашкодивший кот бежишь в кусты».

Собрав полковников, гетман зачитал им письмо, пригашенное для Дорошенко, те одобрили текст. Затем велено было от каждого полка выбрать по два человека, и эта группа отправилась через Днепр в Чигирин. Возглавил её полковник черниговский Василий Бурковский.

Навстречу посланцам гетмана выехал из города Дорошенко, окружённый своими полковниками и есаулами.

   — С чем пожаловали? — спросил он Бурковского. — По чьему указу?

   — Государь и всё войско требует, чтоб ты присягнул и сложил с себя начальство. Вот и письмо гетмана до тебя.

Бурковский тронул пятками коня, подъехал вплотную к Дорошенко, протянул грамоту, свёрнутую трубочкой и залатанную. Затем повернул назад, воротился к своим спутникам.

Дорошенко сорвал печать, развернул грамоту, быстро прочёл и, сунув её за пазуху, отвечал:

   — Без согласия войска запорожского я никакого дела не могу начать, тем более слагать с себя регимент. Десять лет назад я был избран всем войском, и только оно может решать мою судьбу. Только войско. Ждите здесь. Я отпишу гетману ответ, вам привезут его.