Птицеферма далеко от колхоза, стоит на высокой горной гряде, над тихой большой запрудой. Может, бежит Федя один по горным тропинкам, а гроза уже сверкает кругом!

Данилка незаметно выскользнул за калитку и торопливо зашагал по дороге. Он пошел в горы искать Федю.

Данилка никому не сознался бы, что был трусоват. Он, например, боялся лошадей. Ему так и казалось, что лошадь непременно ударит его копытом. Боялся коров, даже своей Краснушки боялся. Вон у нее какие рога! А для чего же тогда эти рога, как не для того, чтобы бодаться?

И грозы боялся. Сердце замирало у Данилки, когда он, свернув с дороги, бежал по узким тропочкам, протоптанным скотиной. Бока окрестных гор были все разлинованы узкими тропинками. Много таких тропочек тянулось по склонам, беги по какой хочешь. Все потемнело – и небо, и горы, и узкие долины…

И пусто кругом, и тихо. Один только Данилка бежит, и сердце у него колотится от страха. Иногда остановится, покричит:

– Федя! Федюнька! Эй!

Но лишь эхо в горах отвечает ему: «Эй!» И словно подсмеивается над Данилкой.

Буря

А Федя уже давно мчался по склону горы, перескакивал с тропки на тропку и воображал, будто скачет на сером Соколике, на лучшем колхозном коне. Федя погонял коня, торопился. Ему надо было скорей попасть на птицеферму, там, может быть, уже все клушки с цыплятами ходят. Мать еще с вечера ушла туда, на ферме и ночевала сегодня. Когда начинают выводиться цыплята, тут особенно надо следить за ними.

Крепкие Федины ноги с короткими пальцами и загрубевшими пятками так и мелькали по тропке. Иногда Федя натыкался на колючие кустики, которые всюду, словно ежи, сидели по горам, и высоко подпрыгивал от боли. Но не останавливался, а мчался дальше.

За двугорбой горой Федя спустился вниз. Солнце было невысоко, и длинные лучи сбоку, с моря, освещали узкую зеленую долину. На траве, на цветах, на молодых зеленых колючках дикого перца, на пушистых кустиках полыни – всюду дрожала и блестела роса.

Щебетали стрижи и ласточки, пели во весь голос черные дрозды. Они недавно прилетели из-за моря и теперь отдыхали здесь в долинах. От птичьих песен просто звон стоял!

Земля в долине была изрезана глубокими трещинами. Это вешняя вода с гор каждый год роет и углубляет их. Они такие глубокие, что если взрослый человек идет по дну, то его совсем не видно. Колхозный агроном называет эти трещины каньонами.

В одном, самом глубоком каньоне колхозники заперли воду плотиной. И в долине теперь появилась полная до краев река. Только не было волны в этой реке, и течения не было. А вода стояла светлая и зеленая – светлая от солнца, а зеленая оттого, что в ней, как в чистом зеркале, отражались зеленые крутые берега.

Федя, твердо ступая крепкими пятками, прошелся по плотине. Вот это запруда! Вон сколько земли насыпано, да еще камнем забито. Ну что ж, надо коров, лошадей поить. Овец вон огромные стада по горам пасутся – им тоже пить надо. А птицеферма? Тут и гуси и утки – всем вода нужна. В море-то не больно напьешься.

Федя посмотрел туда, где за увалами шумело море. Оно было темное сегодня, волны с белыми гребешками бежали к берегу откуда-то из далекой дали… Что-то тревожное почудилось Феде в этом шуме волн, море будто сердилось и грозило кому-то…

Но Федя тряхнул головой и снова весело запрыгал по плотине. Вон уже и ферма показалась на горе, на той стороне долины. Длинный, низкий дом, множество маленьких окошек, и в каждом из них – пучок солнечных лучей. А вокруг этого дома на зеленой траве будто снег выпал – белые куры и гуси. Вот отошла в сторонку стая гусей, поднялась в воздух, зашумела крыльями, пролетела над долиной и плавно опустилась на воду.