Изменить размер шрифта - +
И не так уже раздражала нераспорядительность командира корпуса. В тепле можно было и подождать, отдохнуть от войны.

Федюнинский сидел у окна, посматривал на дорогу, на высотку, куда уходил проселок. Генерал Андреев со своим штабным обозом все не появлялся. Комендант ругал связистов за нерасторопность: генерал вот-вот прибудет, а связь еще не наведена.

Иногда командарм отрывался от окна, смотрел на своих автоматчиков. Лица веселые, но все уже усталые, как будто даже постаревшие. Устали ребята от войны. Некоторые уже вздремнули, привалившись к белому боку печи и обняв свои автоматы. Небось, снятся мамкины пироги да девчата. Генерал и сам вдруг потерялся в сладкой детской мечте: вот оказаться бы сейчас в родном Гилеве на берегу Кармака с удочкой…

Снова посмотрел в окно. Высотка и дорога, уходящая к ней, по-прежнему оставались безлюдными. Начал сочинять письмо жене, складывать строчку за строчкой…

А дальше произошло то, что, пожалуй, каждый солдат пережил на фронте и что всех их, фронтовиков, и простого рядового, и генерала, так крепко роднит — в одно мгновение судьба поставила их между жизнью и смертью, или — или…

«И вдруг, — вспоминал Федюнинский, — я увидел, что, огибая эту высотку, к дому движутся двенадцать танков, а за ними спешит пехота — человек около ста. Когда танки подошли ближе, стало ясно, что это фашистские машины с черно-желтыми крестами на боку.

Что делать? Отходить некуда — дом стоит на открытом месте. Начнем перебегать к лесу — фашисты всех положат пулеметным огнем, да от танков и не убежишь. Осталось одно — защищаться до последнего.

В доме нас было четырнадцать: шесть автоматчиков, два шофера, два радиста, шифровальщик, комендант, мой адъютант Рожков и я. Положение создалось не из веселых: соотношение сил было явно не в нашу пользу.

Я приказал всем встать у окон, проверить оружие, подготовить гранаты, которых у нас нашлось около десятка.

Помню, не страх, а злость и досаду испытывал я в те минуты. Очень уж глупым казалось погибнуть вот так, в результате нелепой случайности и собственной беспечности.

Танки подходили все ближе. Они шли, вытянувшись в колонну. Пехота еще не развернулась в цепь и двигалась беспорядочной толпой. Значит, противник не обнаружил нас. Но около дома стояли автомобили. Их-то гитлеровцы не могли не заметить, проходя мимо. Придется нам открывать огонь первыми. Нужно попытаться отсечь от танков пехоту, а потом гранатами вывести из строя хоть несколько машин. Может, удастся заставить противника повернуть.

Пехота уже метрах в двухстах. Солдаты идут по-прежнему толпой. Никаких приготовлений к бою незаметно. У танков открыты люки. Что ж, тем лучше!

— Огонь! — скомандовал я.

Дружно затрещали наши автоматы. Внезапный удар ошеломляет, сеет панику. Несколько фашистских солдат сразу упало, а остальные — я даже не поверил своим глазам, — вместо того, чтобы залечь или развернуться в цепь, бросили оружие и подняли руки. Танки остановились, из люков высунулись танкисты, махая белыми платками.

Что за чертовщина? Почему сдаются, чего испугались?

Трое наших автоматчиков вышли из дома и, держа оружие наготове, направились к гитлеровцам. Мы для острастки дали еще несколько очередей из автоматов. Вскоре автоматчики вернулись и привели с собой фашистского офицера, который немного говорил по-русски.

Из его объяснений мы поняли, что это подразделение оторвалось от своей части и второй день блуждает по окрестным лесам и болотам. Потеряв надежду соединиться со своими, гитлеровцы решили при первой возможности сдаться в плен.

Генералу армии Л. А. Говорову я не рискнул докладывать об этом случае. Но член Военного совета фронта каким-то образом узнал обо всем и сделал мне выговор за беспечность».

История, конечно, более чем удивительная.

Быстрый переход