— Пройдемся? Вы серьезно?

— Я похож на шутника? Шагов двадцать отойдем, а то, боюсь, наши спутники слишком уж ушасты. Прошу, — сказал Куропаткин и, не оборачиваясь, прошелся до небольшого холмика.

Алексеев[6] недовольно фыркнул, но согласился, жестом остановив свою свиту ожидать.

— Вы довольны? — наконец произнес он, поравнявшись со все никак не желающим поворачиваться к нему лицом генералом.

— Да. Вполне.

— О чем вы хотели со мной говорить? — с легким раздражением поинтересовался наместник на Дальнем Востоке и главнокомандующий всеми силами России в тех краях. — Признаться, я заинтригован вашим посланием. Оно… в высшей степени странное.

— Думаю, вы прекрасно понимаете, что в Санкт-Петербурге не все хотят победы в этой войне.

— И вы хотите, чтобы я вам не мешал? — скривившись, буквально выплюнул слова адмирал Алексеев, который, судя по всему, знал намного больше, чем должно.

— О нет! Отнюдь. Я амбициозен и честолюбив. Чтобы занять пост военного министра, мне пришлось пойти на компромисс со своей совестью. Поверьте — это несложно. Да от меня и не требовалось многого. Просто не обращать внимания на то, как срываются работы по укреплению крепостей в Порт-Артуре и Владивостоке. Ну и так — не совать нос в великокняжеские лобби. Французская партия резвилась как могла. У меня же были свои дела.

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Я слишком честолюбив, чтобы согласиться на ту роль, что мне отвели.

— И при чем здесь я?

— При том, что вы мне в этом поможете.

— Я?! — ахнул Алексеев, поразившись наглости Куропаткина. — Вы серьезно?

— А чего вы удивляетесь? Эта великокняжеская свора хочет превратить войну в грандиозное поражение, под соусом которой провернуть изящную революцию, дабы осуществить не только красивый дворцовый переворот, но и учинить грандиозный передел власти вообще.

— Кхм, — поперхнулся наместник. Его информированность не была столь обширна.

— Эти кретины думают, что смогут удержать в узде русский бунт. Они совсем не понимают, что, выпустив джинна из бутылки, они могут остаться только лишь у разбитого корыта. Если вообще остаться. Революция в России, безусловно, не оставит камня на камне и все утопит в крови. Впрочем, о подобном не мне судить и не сейчас. Главное то, что в их замысле мне отводится роль жертвенного агнца. Отработаю — и на помойку. А это не входит уже в мои планы.

— Насколько все далеко зашло? — хрипло поинтересовался Алексеев.

— Достаточно далеко, чтобы планировать ликвидацию не только Николая, но и всей его семьи с девочками. Однако ПОКА им еще можно испортить игру. Там, в столице, я был вынужден играть под их дудку. Одно неверное движение — и я бы потерял кресло военного министра. Не сразу, не быстро, но убрали бы в две-три недели. Или даже скорее, ведь апоплексический удар табакеркой еще никто не отменял. Но здесь, вдали от их контроля, я хочу сыграть по-своему. И вы мне в этом поможете. Ведь так? — с нажимом произнес Куропаткин, впервые повернувшись к наместнику лицом.

— Ничего не обещаю, — после долгой паузы произнес Алексеев. Они, наверное, минуты две буравили друг друга глазами, прежде чем он уверился в том, что Алексей Николаевич не шутит.

— А ничего обещать и не нужно. Держите, — протянул он несколько листов писчей бумаги, сложенных вчетверо. — Здесь мои соображения. Ваша задача — ругать меня на людях и готовить вот эти вещи. Когда придет срок, я разыграю эти тузы. Главное — чтобы в Санкт-Петербурге не узнали раньше времени, что больше не контролируют ситуацию.

— Хорошо, — кивнул Алексеев. — Я прочитаю ваши предложения.