|
Не в силах вынести триумфальной песни Сифона, Ментус пота-щился вместе с Мыздралем и Гопеком в противоположный угол двора. Спустя какое-то время он на-столько овладел собою, что обрел дар речи. Тупо уставился в землю. Взорвался: – Ну и что теперь? – Что теперь? – откликнулся Мыздраль. – Нам не остается ничего иного, как еще энергичнее употреблять самые мерзкие наши присловья! Четыре буквы, четыре буквы – вот наше единственное оружие. Это оружие нашего мальчишки! – Опять? – спросил Ментус. – Опять? До тех пор, пока не обрыднет? Повторять и повторять одно и то же? Петь и петь эту песенку потому, что тот поет иную песнь? Он расклеился. Вытянул руки, отступил на несколько шагов и огляделся по сторонам. Небо в вышине висело легкое, побледневшее, холодное и язвительное, дерево, рослый дуб посреди двора, повернулось задом, а старый швейцар неподалеку от ворот улыбнулся под усами и ушел. – Парень, – прошептал Ментус. – Парень… Подумайте – если бы какой-нибудь парень услышал этот наш интеллигентский выпендреж… – И вдруг, поразившись самому себе, он бросился прочь, захотел – в воздухе прозрачном – дать стрекача. – Хватит, хватит, не хочу ни отроков, ни мальчишек, хватит этого… Друзья его попридержали. – Что с тобой, Мента? – говорили они, крещенные воздухом. – Ты же вождь! Без тебя мы про-падем! Ментус, которого они держали за руки и не выпускали, уронил голову и горько произнес: – Трудно… Мыздраль и Гопек, потрясенные, молчали. Мыздраль, разволновавшись, поднял кусок прово-локи, машинально просунул его в щель забора и ткнул им в глаз одной из матушек. Но тотчас же от-бросил проволоку прочь. Матушка застонала за забором. Наконец Гопек робко спросил: – И что же будет, Мента? Ментус поборол минутное колебание. – Делать нечего! – сказал он. – Придется сражаться! Сражаться до победного конца! – Браво! – закричали они. – Вот таким мы и хотим видеть тебя! Теперь ты опять наш, наш ста-рый Ментус! Но вождь безнадежно махнул рукой: – Ох уж эти ваши восклицания! Они не лучше песни Сифона! Но куда денешься – раз надо, так надо. Сражаться? Но сражаться нельзя. Ибо, допустим даже, мы отделаем его как следует, и что? Ему только того и надо – превратим его в мученика, увидите тогда, какую он преподнесет нам непоколе-бимую и угнетенную невинность. Да если бы мы и хотели наброситься на них, вы же видели, – они нам такое геройство выдадут, что и самый храбрый смоется. Нет, это ни к чему! И вообще все – ру-гательства, проделки, грязь ни к чему, ни к чему! Говорю вам, это только вода на его мельницу, это только молочко для его отроковятины. На это наверняка он и рассчитывает! Нет, нет, но, к счастью, – в голосе Ментуса зазвучала странная злоба, – к счастью, есть другой способ… более действенный… мы раз навсегда отобьем у него охоту петь. – Как? – С робкой надеждой посмотрели они на Ментуса. – Господа, – проговорил Ментус сухо и деловито, – если Сифон не хочет сам, мы должны силой просветить его. Надо будет его умыкнуть и связать. К счастью, есть еще уши, вот через них и доберемся до него. Мы его свяжем и так просветим, что Сифона родная матушка не узнает! Раз и навсегда испортим цацку! Но тихо! Приготовьте веревку! Яследил за рождением этого заговора, затаив дыхание, с сердцем, готовым вырваться из груди, но тут Пимко появился в дверях школы и кивнул мне, чтобы я шел с ним к директору Пюрковскому. Снова показались голуби. Шумя крыльями, они уселись на забор, за которым были матушки. Идя по длинному школьному коридору, я лихорадочно обдумывал, как бы мне объясниться и запротесто-вать, однако же придумать ничего не мог, ибо Пимко сплевывал в каждую попадавшуюся по пути плевательницу и мне велел делать то же самое – в общем я не мог… и так, плюясь, мы дошли до ка-бинета дир. |
