Он взглянул на меня так, как смотришь сейчас ты, но повиновался. Я выпрыгнула, и меня тут же стошнило на поросшей травой обочине. Я злилась на себя, боясь, что безвозвратно разрушила то, что должно было стать радостным событием. Меня по-прежнему тошнило, и, вместо того чтобы залезть обратно в фургон, я попросила Криса ехать дальше одного, намереваясь пройти остаток пути пешком. Но он отказался, поскольку хотел, чтобы мы приехали на ферму вместе, и заявил, что это должно стать хорошим знаком. Тогда мы решили, что я пойду впереди, а он поедет за мной с черепашьей скоростью. Словно во главе похоронной процессии, я отправилась в недолгий путь к нашему новому дому, а фургон пополз следом. Зрелище получилось нелепым, согласна, но как иначе можно было совместить мое желание идти пешком, его желание вести фургон и наше общее желание прибыть к месту назначения одновременно?

Слушая, как Крис проливает крокодиловы слезы, живописуя мою болезнь докторам в шведском сумасшедшем доме, я поняла, что он пытается представить этот эпизод как проявление больного рассудка. Если бы он рассказал тебе всю историю сейчас, то наверняка начал бы именно с этого момента, пропустив любое упоминание о странном и пугающем небе, по которому быстро летели облака. Вместо этого он постарался бы представить мое поведение непонятным, иррациональным и неустойчивым с самого начала. Кстати, именно так он и сделал, и в голосе его звучала притворная грусть. Кто бы мог подумать, что он окажется таким хорошим актером? Но что бы он ни утверждал сейчас, тогда он вполне понимал и разделял чувства, которые я испытывала. Мое возвращение домой получилось столь же необычным и загадочным, как и небо над головой с убегавшими вдаль облаками.

Едва мы достигли фермы, как он вышел из фургона, бросив его прямо посреди дороги, и взял меня за руку. И мы вместе переступили порог нашей фермы, как партнеры или любящая чета, открывающая новую и восхитительную главу в своей жизни.

Я с детства помнил эти выражения — «острые, как кинжалы, зубы» и «брюхо размером с огромный валун». Мать взяла их из сборника шведских сказок о троллях, которые мы с ней обожали. Обложка у книжки давно оторвалась, и лишь на одной из первых страниц имелся один-единственный рисунок тролля, грязно-желтые глазки которого жутковато мерцали в темной чаще леса. В то время уже было напечатано множество других, глянцевых книжек о троллях, содержащих приглаженные и совсем не страшные истории для детей, но в этом, старом и потрепанном сборнике, давным-давно вышедшем из печати, который мать случайно обнаружила в каком-то комиссионном книжном магазине, содержались страшные и кровавые легенды об этих созданиях. Больше всего мать любила перед сном читать мне как раз эту самую книжку, и я много раз слышал каждую из этих историй. Мать хранила ее в шкафу среди своих книг, опасаясь, очевидно, того, чтобы она не рассыпалась прахом, попав ко мне в руки, поскольку пребывала в крайне ветхом состоянии. Налицо был парадокс: она всегда старалась уберечь меня от жизненных невзгод, но, когда речь заходила о сказках, намеренно выбирала самые неприятные и жестокие, словно желая хотя бы в вымышленном мире дать мне представление о тех ужасах, что подстерегали меня в реальной жизни.