— Это правда, — сказала Саша. — Это было около месяца назад, когда я еще общалась с этим ублюдком и сидела на коксе. С отцом у меня тогда отношения были хуже некуда, денег он мне не давал, а расходы были большие, и хоть Мика и спонсировал, все равно… в общем, однажды я поругалась с папашей особенно крупно, и он в сердцах сказал, что я тварь и что он предпочел бы, чтобы я поскорее исчезла… ушла из его жизни или из жизни вообще. Вот. И тогда я… в этом самом "Скарабее"… под коксом… сказала Мике, что я ненавижу своего отца и хочу, чтобы он умер. Тогда у меня будет много денег и много свободы.

Владимир подумал, что Берг и так не особо стеснял свою дочь вмешательством в ее жизнь или обременял излишком показной отеческой любви.

— Я сказала, что была бы очень благодарна, если бы он с ним разобрался. Вот так. Я говорила еще что-то там, и он обещал сделать. Вот так… вот так я заказала собственного отца.

Саша обхватила голову и тупо качнулась вперед, словно ее кто-то легонько подтолкнул в спину. Потом заговорила снова:

— Прошло три недели, и вот… этот взрыв.

Я тогда совсем забыла про тот разговор, да и была я тогда, как это модно говорить, в состоянии аффекта, да еще приплющенная коксом. Я как узнала, так меня как током ударило: вспомнила.

Я поехала к Мике, он сидел тогда в "Лире", и сказала, что он ублюдок и что как он посмел. А он вынул из кармана диктофон и сказал, что он ждал меня и приготовил сюрприз. Маленькую пленочку с записью моего голоса… тот разговор, когда я говорила о том, что хочу убить папу. Вот так.

Свиридов сидел несколько ошарашенный этими откровениями Саши. Теперь становится понятно, почему ей предъявили обвинение в организации взрыва машины Мещерина: имея на руках такую пленку, можно сфабриковать вполне приличное вещественное доказательство, пусть даже откровенно притянутое за уши. Карусель — нарочно не придумаешь!

— Понятно, — коротко сказал Владимир.

— И я хочу, чтобы ты выполнил эту работу.

Или ты не тот, за кого я тебя принимаю, и теперь… высокоморально… презираешь меня за… все это?

В голосе Саши звучали презрение и почти ненависть, явно не заслуженные Свиридовым.

— А за кого ты меня принимаешь? — тихо спросил он.

Девушка вскинула голову.

— За человека, который может выполнить работу наемного убийцы, — твердо выговорила она.

— Скажи лучше: за наемного убийцу.

— Или так, — произнесла она. — Конечно, у меня нет никаких твердых оснований так говорить… но только… ты в самом деле этот… Робин?

Владимир молчал.

— Ведь правда, Володя?

Он улыбнулся и, откинув свесившуюся на лоб темную прядь, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал — и только склонил голову, подтверждая слова Александры.

***

Клуб "Скарабей" внешне ничем не отличался от прочих ночных клубов, имеющих место быть в городе. Такая же неоновая надпись на парадном входе, такая же претенциозная лестница к внушительным дверям, широкая, выложенная молочно-белым, с редкими серыми прожилками, мрамором. На входе стоял впечатляющих габаритов молодой человек с непроницаемым лицом и словно приклеенной вежливой полуулыбкой. Одетый в элегантный, идеально пригнанный по фигуре костюм, он внимательно окидывал взглядом немногочисленных посетителей, проверял клубную карту на соответствие, а потом галантно пропускал в клуб.

Примерно в одиннадцать часов вечера на пороге клуба мелькнула огромная фигура в черной ризе и с внушительным золотым крестом на богатырской груди, и отец Велимир, чуть пошатываясь от уже имевших место вечерних возлияний, предстал перед охранником во всей пастырской красе.