Да, его удивило, что она с такой готовностью согласилась сбежать с вечеринки к нему домой. Но она, мило хихикая, называла их побег детской шалостью.

Он целовал ее. А кто бы устоял? Перед этой красивой, чувственной женщиной? Но он не ожидал такой ответной страсти.

Не ожидал и того, что, проснувшись на следующее утро, обнаружит ее ускользающей из квартиры.

Она не позвонила, а он так надеялся. Ему было бы просто найти ее. Всего лишь поехать на телестудию и войти туда. Но всякий раз, решившись сделать это, он вспоминал, как она была смущена в то утро.

Смущение. Это беспокоило Корда. Может быть, у нее есть кто-то другой. Это было бы приемлемым объяснением ее поведения. Только он никогда не узнает, насколько объяснение это правильно. И все же при малейшей возможности его тянуло посмотреть на Эбби. Корд бывал в городе наездами, поскольку у него были фотостудии в Лос-Анджелесе и в Вегасе и он летал туда-сюда. Все фотографии он делал сам, специализируясь на портретах, и за годы работы приобрел в своей области прекрасную репутацию. Талант его не подвергался сомнению. Он умел схватить настроение, характер, все, чего только мог пожелать клиент, — обаяние, смешливость, сдержанность или игривость.

Ему уже тридцать три, но он ни разу не был женат. Друзья называли его вечным холостяком, и это его забавляло, хотя в прозвище заключалась немалая доля истины. Вполне довольный таким образом жизни, он не имел ни малейшего желания изменять своему одиночеству.

Но Эбби волновала его, это проклятое слово — смущение — вгрызалось в него, как цепкий бульдог. Наверное, именно поэтому он и не появился в телестудии — не хотел еще больше смущать ее.

Корд немного знал о жизни Эбби — лишь то, что было известно всем. Она вдова, весьма успешно работает на местном телевидении. Вот, собственно, и все — достаточно, чтобы раздразнить его воображение, но слишком мало, чтобы хоть сколько-нибудь утолить любопытство.

Несколько минут на экране мелькали кадры с места происшествия, затем появился Рон. Корд поднялся и прошел к холодильнику на кухне, поискать, нет ли там чего-нибудь подходящего для обеда. Услышав вновь голос Эбби, он схватил черенки сельдерея и вернулся в гостиную.

На этот раз, взглянув на экран, он нахмурился. Сегодня она выглядела как-то иначе. Что-то изменилось в ее глазах. Он был уверен, что только человек с такой острой восприимчивостью к оттенкам настроения, как у него, мог заметить это необычное напряжение в ее глазах. Может быть, и улыбка не была столь ослепительной, как обычно. На ней была дымчато-серая блузка, похоже, из шелка, изысканная, как и вся ее студийная одежда. Короткие волосы, челка плавно зачесана налево.

Повернув голову, она что-то сказала Рону, и Корд опять заметил напряженность в выражении ее лица. И нахмурился еще больше.

Вновь камера показала крупным планом ее лицо. Она передала слово комментатору метеослужбы. Откинувшись на спинку дивана, Корд жевал сельдерей. Мисс Форбс что-то так же волнует, как и его, однако он не настолько самоуверен, чтобы предположить, что ее состояние хоть малейшим образом связано с ним. В конце концов, ей достаточно было бы подойти к телефону, чтобы найти его.

Она не позвонила, потому что не пожелала увидеть его снова. Разумеется, это удар по его мужскому «я», но уж как есть, так и есть.

Почувствовав внезапное раздражение, Корд дотянулся до пульта и выключил телевизор. Смотреть на Эбби Форбс вдруг показалось ему слабостью, своего рода самобичеванием. Пожалуй, с него хватит. Поднявшись с дивана, он побрел на кухню и продолжил поиски съестного.

После целой недели глубочайшего самокопания Эбби пришла к обескураживающему выводу: ей нужно хоть что-то знать об отце ее ребенка. Это вполне логично и разумно. В наше время ожидать ребенка, ничего не зная о здоровье его отца, просто глупо. Как бы там ни было, а рисковать здоровьем своего малыша она не намерена.