трактовать идейное наследие писателя применительно к за-

дачам «пролетарской революции», укажем хотя бы на весь-

ма субъективную трактовку Н. А. Бердяева, увидевшего

в творчестве Толстого разрушительное начало, привед-

шее, вопреки учению о непротивлении, к революции.

«Толстой, — писал Бердяев, — идеализировал простой на-

род, в нем видел источник правды и обоготворял физичес-

кий труд, в котором искал спасения от бессмыслицы жизни.

Но у него было пренебрежительное и презрительное отно-

шение ко всякому духовному труду и творчеству. Все острие

толстовской критики всегда было направлено против куль-

турного строя. Эти толстовские оценки также победили в

русской революции, которая возносит на высоту представи-

телей физического труда и низвергает представителей труда

духовного... Поистине Толстой имеет не меньшее значение

для русской революции, чем Руссо имел для революции фран-

цузской. Правда, насилия и кровопролития ужаснули бы

Толстого, он представлял себе осуществление своих идей

иными путями. Но ведь и Руссо ужаснули бы деяния Робес-

пьера и революционный террор. Но Руссо так же несет от-

ветственность за революцию французскую, как Толстой за

революцию русскую. Я даже думаю, что учение Толстого

было более разрушительным, чем учение Руссо»*.

В ходе работы над «Кругом чтения» и особенно над пос-

ледовавшими затем книгами «На каждый день» и «Путь

* Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 283—284.

ний «мудрых людей» прошлых эпох к своим собственным

высказываниям, обращался к своим дневниковым записям, мыслям, высказанным в письмах. Если в «Мыслях мудрых

людей», этом начальном этапе работы, было всего несколько

собственно толстовских мыслей, то в книге «Путь жизни», конечном результате работы писателя в этом жанре, кар-

тина прямо обратная: всего несколько изречений других

писателей, а все остальное принадлежит Толстому.

Эта тенденция к «обезличиванию» мыслей отражает ос-

новную направленность работы Толстого последнего деся-

тилетия жизни — достижение органического синтеза заим-

ствованной мысли со своей и стремление к утрате автор-

ства, как то случалось в народной литературе, фольклоре.

Дневник, хотя Толстой продолжал его многие десятилетия, стал итоговой вехой на пути развития жанра, разработан-

ного в «Круге чтения».

Размышляя о значении своего Дневника, Толстой за-

писывает 19 марта 1906 г.: «Думал о том, что пишу я в

дневнике не для себя, а для людей — преимущественно для

тех, которые будут жить, когда меня, телесно, не будет, и

что в этом нет ничего дурного. Это то, что мне думается, что от меня требуется. Ну, а если сгорят эти дневники? Ну

что ж? Они нужны, может быть, для других, а для меня

наверное — не то что нужны, а они — я. Они доставляют

 мне благо».

Среди множества идей, наполняющих Дневник, особен-

но часто повторяется одна — о том, что жизнь есть благо:

«Жизнь, какая бы ни была, есть благо, выше которого нет

никакого. Если мы говорим, что жизнь зло, то только в

сравнении с другой жизнью, лучшей или воображаемой. В

жизни может быть зло, а самая жизнь не может быть злом.

Благо может быть только в жизни. И потому нельзя гово-

рить, что отсутствие жизни может быть благо» (21 марта

1902 г.).

Что же такое жизнь? — задается вопросом Толстой и

отвечает: «Жизнью мы называем две вещи: а) наше созна-

ние духовного начала, проявляющегося в мире, и б) на-

блюдаемое нами во времени и пространстве проявление

жизни, как проявление сознаваемого нами духовного на-

чала.