– Вам лучше уехать.

– Куда? – растерялась я.

– В другой город.

– А институт?

– Ну что я могу сказать… если все так, как вы говорите…

– Что значит «если»? – возмутилась я.

– Если – это значит, что доказать ничего нельзя. Конечно, то, что ваш молодой человек оказывается в больнице с интервалом в полтора месяца, делает вашу историю правдоподобной. Но сам Мелех никого не бил, следовательно…

– Следовательно, он будет продолжать измываться над нами, а вы и пальцем не пошевелите, – закончила я.

– А на каком основании я смогу его привлечь? У него свора адвокатов, а у меня что? Ваше заявление? Так он мне в глаза рассмеется. И еще вас за клевету к суду привлечет. Так что забирайте заявление и… думайте.

– Спасибо, – кивнула я. – Заявление я у вас оставлю. Если эта сволочь еще раз тронет моего парня, я его убью. Потом не говорите, что не предупреждала.

– Ты не дури, – покачал головой дядька, – убьешь, так в тюрьму сядешь.

Я покинула кабинет, громко хлопнув дверью.

Со свадьбой мы теперь не торопились. Сережины родители ко мне охладели, что было, в общем‑то, понятно, и я не обижалась. Дальше стало совсем скверно: пару раз ему звонили по телефону с угрозами, и я, и Сережа жили, как на вулкане. До института его провожал отец, а домой возвращались большой компанией. Сколько так выдержишь? Он и не выдержал. Однако гордость не позволяла просто взять да и бросить меня, он бросил институт и с первым призывом оказался в армии, откуда не вернулся, то есть вернулся, но много раньше положенного срока, удостоившись трогательной речи военкома и памятника за счет общества ветеранов‑афганцев".

Мелех явился ко мне на следующий день после похорон, выразил сочувствие и душевно спросил, не может ли чем помочь. Ясно было, плевать ему в физиономию можно до бесконечности, впечатления это не произведет, да и я к тому моменту научилась держать себя в руках, даже если для этого приходилось сцепить зубы, и вежливо ответила, что горю моему не поможешь.

– Ерунда, – беспечно отозвался Николай Петрович, – все забывается и горе тоже. А о парне твоем, по большому счету, и сожалеть не стоит, если б он тебя любил, не сбежал бы в армию.

Комментировать это утверждение я не стала, лишь взглянула в серые глаза спасенного мною. Мама, наблюдавшая эту сцену, слабо охнула, а сам Мелех, хоть глаз не отвел, но впечатлился, нервно дернул щекой, после чего улыбнулся широко и безмятежно. Стало ясно, нам в одном городе не жить: не он меня, так я его. Ситуация, в которой «я его», виделась смутно, хотя ненависть переполняла меня и, сказать по чести, мне очень хотелось, чтоб земное его существование как‑нибудь поскорее бы пресеклось и не без моей помощи (но и несчастный случай меня бы вполне устроил). Словом, выходило по‑любому – «он меня», и убираться из города мне надо было незамедлительно. Однако я еще немного поупрямилась. Закончила институт и устроилась на работу, а через неделю меня уволили, даже не потрудившись придумать предлог. Мама вечером жаловалась по телефону Мелеху, и я слышала, как он сладенько отвечал:

– Ничего, Полина девушка серьезная, что‑нибудь подыщет. Я бы с радостью помог ей, но ведь она этого не хочет. Невзлюбила, а вот за что, не пойму.