– Нет, – совершенно серьезно ответил он, – это не для меня. Не мое. Хотя другие это делали.

– Другие?

– Конечно, – кивнул он. – Я ведь не первый.

И в этот момент его лицо стало меняться. Оно вдруг показалось веселым, но странно, неправильно веселым – то ли из-за глаз, то ли благодаря этой едва наметившейся улыбке в уголках губ. Затем веселость прошла, и ее тут же сменила грусть. Вслед за ней пришла тоска – страшная, гнетущая, высасывающая все силы. Пришла – но только для того, чтобы секунду спустя уступить место иронии. Одна за другой маски текли по его лицу, переходя одна в другую, четкие, ясные, безошибочно узнаваемые, словно нарисованные гениальным художником. Никакой актер, никакой мим не смогли бы воспроизвести эту бесконечную череду трансформаций. Злость, отчаяние, доверие, равнодушие, восхищение, испуг, смущение, гордость…

А потом так же неожиданно все маски исчезли, стекли, словно капли воды, с его совершенно равнодушного теперь лица. И вместо них на этом лице медленно проступила улыбка. Особая, ни с чем не сравнимая улыбка. Которую невозможно имитировать, которая идет изнутри, только изнутри. Я узнал бы эту улыбку, даже если бы не перелистывал в полете яркие журналы, в которых то и дело попадались изображения Будды.

Впрочем, нет, гораздо легче, чем перчатки. Гораздо быстрее. Я знаю, что в любой момент могу их снять или надеть. Это не самые важные, не самые интересные маски, но с них было легко начинать.

Но главное не это. Главное, что теперь я другими глазами смотрю на людей. Я вижу, как они общаются, работают, отдыхают, живут. И все, что я вижу, – маски.

Не те маски, о которых любят твердить поэты. Не притворные улыбки лицемеров. Все это не более чем красивые образы. Я вижу маски, намертво приросшие к лицам. И те, кто их носит, так за всю жизнь никогда и не увидят, не узнают себя, сколько бы ни смотрелись в зеркало. Потерянные, ищущие ориентиры, озлобленные, знающие только искусственные цели, идущие только к фальшивым победам, существующие по правилам, придуманным другими масками. И так часто несчастные. Потому что там, внутри, под нагромождением слипшихся масок, бьется, пытаясь выйти на волю, кто-то. Бьется – и так никогда и не выходит.

Возможно, когда-нибудь, когда я сниму свою последнюю маску, я тоже пойму, что теперь обязан рассказать об этом другим. Но это будет еще нескоро. А пока мне надо узнать ответ на вопрос.

Главный вопрос. Я хочу знать, кто там, под маской.