По отзывам и Агапова и многих других зрителей и слушателей, замысел не удался. Совершенно. И не только из-за идейной скудости сценария, его бессилия перед лицом безмерно сложного, необъятного сюжета. В наиболее «новаторской» — звуковой канве «поэмы» не было ничего, что заставляло бы человека волноваться — плакать, смеяться, сжимать зубы. Она не несла радости. Может быть, она причиняла боль, но чисто физическую — есть ведь звуки, способные даже убить, это давно известно медицине и технике безопасности. Люди уходили из павильона «Филипс» ошеломленные, но не искусством, а техникой — ушибленные, подавленные звуковой анархией. Повторился неудачный опыт измышления шумовой небывальщины, издала новый «хрип» мода, а не прозвучала новая красота.

Кстати, техническая сущность приборов фирмы «Филипс» та же, что у французов: опять целый архив заранее записанных звучаний, опять хирургия звука, соединенная с электрическим формированием колебаний, со стереофоническим эффектом и искусственной реверберацией.

Аппаратура с электроакустической точки зрения первоклассная. Беда лишь в том, что применялась она односторонне, убого, не отдавая и тысячной доли своих великолепных возможностей.

Впрочем, структура «Электронной поэмы» по сравнению с первыми опусами французской конкретной музыки иная. Там шум претендовал на роль изничтожителя традиционной музыки, здесь он всего лишь составная часть представления, всего лишь звуковое оформление. Правда, преувеличенное, навязчиво выпяченное, подчеркнутое показом неподвижных, а не движущихся картинок (избави бог, будет похоже на «примитивное» и «устаревшее» звуковое кино!).

Так или иначе, но логика жизни даже здесь низвела «шумотворчество» до иллюстрации некоего зрелища звуковыми эффектами. Иначе никто не зашел бы в павильон «Филипс».

То же закономерно произошло с конкретной музыкой. Когда ее изобретатели, выполняя заказы киностудий, выдумывают к тем или иным кадрам вполне осмысленные, программные шумы, которые затем связываются с обычной или электрической музыкой, порой получается удачно. Может быть, читатель видел французский фильм «Здравствуй, доктор» — там неплохо изобретены звуки пробуждения слуха у глухонемого мальчика. Немало кинорежиссеров используют сейчас подобные эффекты и за рубежом и в нашей стране.

К падению сенсационных притязаний на всеобщее воцарение шума ведут и бесстрастные итоги исследовательских работ. Когда Пьер Шеффер, умерив пыл ниспровергателя, взялся классифицировать шумы, он убедился, что заметно различающихся по характеру немузыкальных звуков не так уж много. Особенно тех, что хоть как-то могут быть приняты нашим слухом. Их меньше, чем музыкальных тембров! Ведь, сотворив музыкальные инструменты, человечество обогатило звучащий мир, обогатило и украсило. Уже отсюда следует, что ограничить звуковую палитру как-то препарированным шумом — значит сковать композитора, наложить на его творчество нестерпимый запрет.

Словом, лозунг «назад к шуму» трещит по всем швам, терпит крах по всем статьям — и в теории и на практике. И тем не менее за этот тонущий лозунг продолжают цепляться иные западные горе-музыканты. Конкретная и электронная музыка становится прибежищем откровенных шарлатанов, снобов, чурающихся народа, бездарных кривляк, с остервенением изгоняющих из музыки все человеческое.

Нот, не ради войны с музыкой рождены на свет чудеса звукозаписи. Фоногены, морфофоны, аппараты из лабораторий фирмы «Филипс» обязаны подружиться со скрипками, органами и терменвоксами.