Адмирал обнял Арсеньева и крепко по-русски троекратно поцеловал его, потом повернулся к строю:

— Моряки с лидера «Ростов», ко мне!

Когда Николаев, Бодров, Клычков, Косотруб и Гуляев выстроились с оружием в руках у мачты, адмирал кивнул головой. Арсеньев окинул привычным взглядом строй моряков. Теперь за их спинами лежало не синее море, а скованная морозом площадь. А дальше — крыши, крыши, запорошённые снегом колоколенки и фабричные трубы, теряющиеся в утренней дымке, — окраина великого города, вставшего на боевую вахту в этот грозный час.

Арсеньев глубоко вдохнул в себя морозный воздух и подал команду:

— Дивизион, на флаг — смирно! Флаг поднять!

Опалённый залпами, пробитый осколками, освящённый матросской кровью, Флаг лидера «Ростов» поднялся над окраиной столицы.

Шёл декабрь 1941 года.

После вручения дивизиону Флага миноносца Сомину хотелось услышать подробный рассказ о гибели корабля.

— А что рассказывать? — снайперски точным щелчком Косотруб послал окурок в урну, стоявшую на другой стороне площадки. — Задание выполнили, отбивались, пока могли. Потом… словом, потопили наш корабль.

— Но ты-то как спасся и другие?

— Сам не понимаю! Когда от взрыва лидер переломился, я был на кормовой надстройке. Видел, как упал командир. Бодров тут же надел на него пробковый пояс. А лейтенант Николаев все ещё стрелял из зенитного автомата. Тут снова все загудело кругом. Очнулся уже в воде, и мерещится мне вдали шлюпка. Знаю, что мерещится, а плыву. Доплыл все-таки, вцепился в планширь, как черт в грешную душу. Эту шлюпку Бодров заметил. Если б не он — погиб бы капитан-лейтенант. Как закон! И флаг тоже Бодров спас.

— Ну, и дальше?

— Что дальше? Дальше, говорят, уши не пускают! — внезапно рассердился Валерка, но тут же снова успокоился и добавил обычным своим тоном, не то в шутку, не то всерьёз. — Вот жаль, гитара моя пропала!

Ваня Гришин расхохотался:

— Вот досада — гитара!

Шацкий, мрачный и неразговорчивый после злополучного выстрела, стоял в стороне и слушал. Его допрашивали в особом отделе, а потом снова послали на батарею — в качестве наводчика на ту же машину, где он раньше был командиром.

— Так, значит, об одной гитаре жалеешь? — спросил Шацкий, гася окурок.

Сомин вступился за Косотруба:

— Ни черта ты, Саша, не понимаешь! Души у тебя нет. Тут такой подвиг, что даже говорить о нем трудно…

Лицо Шацкого перекосилось:

— Ну и молчи, если тебе трудно, а мы — морские люди — меж собой договоримся. Пехота ты задрипанная!

Сомин вспылил:

— Сам заткнись! Думаешь, если моряк, то уже герой. Видели твоё геройство…

Удар под челюсть отбросил Сомина к стене. Он упал, но тут же вскочил и, не помня себя, кинулся на Шацкого. Валерка Косотруб никак не ожидал от Сомина такой прыти. «Убьёт его Шацкий!» — подумал он и бросился под ноги матросу с криком:

— Тикай, Володька!

Но Сомин не собирался убегать. Он рвался из рук Белкина и Гришина, а Шацкий в ярости молотил кулаками куда попало. Валерка вертелся вокруг него ужом, а осторожный Лавриненко, отойдя в сторонку, наслаждался зрелищем. Он один видел, как в конце коридора показался лейтенант Земсков с повязкой дежурного по части на рукаве.

Почувствовав на своём плече чью-то руку, Шацкий резко повернулся, замахиваясь на нового противника. Земсков был вдвое тоньше матроса и чуть пониже ростом. Под взглядом лейтенанта Шацкий опустил руку. Его губы дрожали.

— Вы меня сейчас не троньте, товарищ лейтенант.