Весь мир убедился в том, что Авраам Линкольн — великий оратор. Это случилось после его знаменитой речи в Геттисберге. Ну а я-то понял это гораздо раньше, когда он бросал одно слово за другим прямо в физиономию пышущему яростью бородатому негодяю с винтовкой. Я не мог видеть лица Линкольна, но я никогда не забуду его высокую нескладную фигуры в скверно подогнанном сюртуке, которая не размахивала руками, почем зря расточая эмоции, а наоборот, непоколебимой крутой скалой возвышалась посреди холла. Одному Богу известно, какие нервы нужно иметь, чтобы говорить вот так перед лицом шестерых вооруженных мужчин. Но когда я вспоминаю о том дне, то снова слышу жесткий, размеренный и скрипучий голос Линкольна, буквально ощущаю ту силу, что, должно быть, излучали его глаза, и не перестаю удивляться, как вообще у Бака хватило выдержки устоять перед Эйбом. Однако он выдержал всего примерно с полминуты, переводя взгляд с Касси на Линкольна и обратно. Дважды Бак пытался заговорить и дважды смолкал. Этот смелый и грубый парень с ружьем в руках был бы мне даже симпатичен, находись он на более безопасном расстоянии. Поскольку я сам задира и трус, то могу сказать, что Бак в конце концов поступил так, как и я бы сделал на его месте. Он жег Линкольна взглядом и тяжело дышал, но это уже был предел его возможностей. А затем сквозь приоткрытые двери послышался шум приближающихся голосов и стук торопливых шагов большого количества людей.

— Сомневаюсь, что это прибыли ополченцы из Кентукки, — усмехнулся Линкольн. — Тебе бы лучше убраться отсюда, Бак.

Тот замер, все еще колеблясь, затем с проклятием резко повернулся и двинулся к дверям. Там он вновь обернулся к нам, потемнев от ярости, и погрозил пальцем.

— Я еще вернусь! — прорычал он. — Не сомневайтесь, мистер, я вернусь, и со мной вернется Закон! Тогда мы еще посмотрим, черт побери! Я найду на вас управу!

Шаги охотников за рабами прогрохотали вниз по ступенькам, сопровождаемые проклятиями Бака и его друзей. Когда же двери закрылись, а выкрики, наконец, затихли, Линкольн повернулся и посмотрел на меня. Он был спокоен, лишь на лбу у него выступили маленькие капельки пота.

— Древние в своей мудрости глубоко изучили законы риторики, — проговорил он, — но я сомневаюсь, что им когда-нибудь приходилось встречаться с такими, как Бак Робинсон. Хотя, возможно, и приходилось. — Его губы растянулись в усмешке. — Он здоровый парень, и даже в чем-то симпатичный. Но полагаю, что даже сам Цицерон с большим удовольствием придушил бы его где-нибудь в тихом уголке. Возможно, даже с большим удовольствием, чем меня самого.

Линкольн одернул сюртук и похрустел пальцами.

— И что же теперь, мистер Комбер…?

XIII

Я много раз получал раны, и все они были чертовски болезненными, но даю вам слово, что пуля в задницу — это худшая из всех. К тому времени как местные косорукие мясники, которых лишь по недоразумению называли хирургами, наконец, вытащили пулю из моей филейной части, я совершенно ослаб. Восстановлению моих сил тем более не способствовало известие о том, что судья Пэйн и Линкольн пришли к выводу, что нас с Касси следует без промедления увезти из этого дома, на случай того, если Бак со своими приятелями надумают вернуться, прихватив с собой офицера полиции и стражников. При помощи двух человек, которые по мере сил пытались облегчить моему израненному заду это вынужденное путешествие, я смог проковылять еще с полмили и найти пристанище в доме, принадлежащем ярым аболиционистам, где и повалился на кровать лицом вниз.

Конечно, в ответ на вопросы, которыми меня засыпали, стоило лишь Баку убраться восвояси, я описал все наши приключения лишь в самых общих чертах. Судье не было особого дела ни до чего, за исключением событий последних нескольких часов, и он разразился фонтаном комплиментов в адрес моей решительности и выдержки, в то время как его супруга — та самая маленькая уродина — вместе с другими женщинами возилась с Касси, называя ее «бедняжечкой» и смазывая разными снадобьями ее порезы и синяки.