Фиби почувствовала отвращение Лоуренса и, хотя оно было ей на руку, разрывалась между радостью и страстным желанием выцарапать ему глаза. Она еще плотнее закуталась в широкий плащ, приняв как можно более кроткий вид. Дункан, к ее облегчению и вечной благодарности, не врывался в кузницу и не требовал лошадей.

Лоуренс хлопнул кузнеца по плечу и заговорил чересчур громким, чересчур снисходительным тоном человека, который хочет сбежать, прежде чем ему предложат отобедать вместе с семьей.

- Ну все, должен идти, - заявил он. - Война, сами знаете. Здесь, на островах, нельзя почивать на лаврах только потому, что бои идут где-то далеко, верно?

- Да, - кивнул кузнец, не отходя от Фиби. - Нельзя. Эти бунтовщики большие пройдохи.

Лоуренс вежливо усмехнулся и исчез.

- Не открывай рта, не поднимай головы и слушай, - приказал кузнец сразу после ухода офицера. - Дункан ждет за кузницей, с лошадьми. Если кто-нибудь заговорит с тобой, умоляю, молчи, помни о том, что ты глухонемая. Если вас остановят, он скажет, что сопровождает тебя к моему брату, живущему в порту. Теперь иди, пока не накликала мне на голову ту же беду, какая настигла беднягу Биллингтона.

- Спасибо, - сказала Фиби шепотом, не поднимая глаз. Она не знала имени кузнеца и не смогла рассмотреть его лицо. Пусть ему и не хватает дипломатичности, но она никогда не забудет его храбрости.

- Иди, - повторил он.

Фиби нашла Дункана за стойлами и прикусила губу, чтобы не выпалить, как она испугалась, о чем думала, что не перенесет всего этого и что сейчас ее стошнит прямо на его ботфорты и этот проклятый плащ, в который он вырядил ее.

Видимо, он почувствовал ее страх, когда, обхватив руками за талию, легко поднял на лошадь, на которой она уселась боком, как подобает скромной леди.

- Все будет в порядке, - сказал он приглушенным голосом. - Я обещаю.

Фиби не стала говорить, что его уверенность ни на чем не основана ведь считалось, что она глухонемая, но не удержалась и слегка стукнула его по плечу носком туфли.

Он тихо рассмеялся и передал ей поводья. Затем вскочил на своего коня и поскакал впереди, показывая путь: по одной улице, затем по другой, прикасаясь к треуголке всякий раз, как они встречались с повозкой, экипажем или другим всадником. Когда они встретили британского офицера в сопровождении семи верховых солдат с мушкетами и шпагами, у Фиби перехватило дыхание. Дункан четко отдал честь, на что офицер ответил ему тем же, и спокойно направился дальше, следя, чтобы Фиби на своей лошади держалась позади его взятого напрокат мерина.

Каким-то чудом они выбрались из Куинстауна, и сразу за первым поворотом дороги их поджидало несколько человек со свежими лошадьми. Дункан соскочил с мерина и за несколько секунд избавился от британской формы, быстро натянув приготовленные для него бриджи и рубашку.

- Позаботьтесь, чтобы лошади вернулись к кузнецу после захода солнца, - приказал он.

Один из людей кивнул и подъехал, чтобы подобрать свисающие поводья. Фиби не шевелилась и не произносила ни слова. Она сидела, уцепившись за луку седла, отгоняя воспоминания, которые навеял ей облик Дункана, переменившего одежду.

- Что делать с леди? - спросил другой человек, и какие-то знакомые нотки в его голосе заставили Фиби обернуться и пристально посмотреть на него.

Это был Биллингтон, сержант, которого высекли за то, что он защитил ее от майора Лоуренса в первый день работы в таверне. Фиби почувствовала себя персонажем одной из пьес Шекспира, приговоренным к вечному преследованию призраком человека, которого по его вине постигла безвременная смерть.

- Она останется со мной, - сказал Дункан. - Как вы знаете, она глухонемая и стыдится своего лица.