Возле ее левой ноги валялось что-то маленькое и грязное. Она узнала, что это такое, и осознание пришло к ней так же медленно, как и мысль об утраченном доме. На земле лежала рука ее сынишки. Больше от малыша ничего не осталось.

Лю наклонилась и взяла ее так, словно брала за руку живого сына. Рука все еще была теплой, и женщина ощутила это. Лю услышала громкий крик и не сразу поняла, что крик вырвался из ее собственного горла. Крик продолжался помимо ее воли: когда она попробовала остановить его, то обнаружила, что не в состоянии это сделать.

Но вскоре крик перестал быть единственным звуком в мире Лю, туда прорвался новый шум. Раздалось бодрое «поп-поп-поп», словно кто-то дергал за нитки хлопушек. Только это были не звуки увеселительных хлопушек, а винтовочные выстрелы.

К деревне приближались японские солдаты.

На станции слежения в Дувре Дэвид Гольдфарб смотрел на зеленое мерцание радарного экрана, ожидая появления роя движущихся пятен, которое означало бы возвращение армады британских бомбардировщиков. Он повернулся к своему напарнику, сидевшему рядом.

— Что ни говори, а мне куда приятнее ждать возвращения наших бомбардировщиков, чем, как в позапрошлом году, наблюдать за всякой немецкой швалью, держащей курс прямехонько на Лондон.

— Согласен, — отозвался Джером Джоунз, потирая утомленные глаза. — Тогда нам приходилось несладко.

— Да уж.

Гольдфарб откинулся на спину своего неудобного стула и расправил плечи. Что-то в его шее хрустнуло. Ему недавно исполнилось двадцать три года, которые он прожил среди пресловутой британской сдержанности и даже научился ей подражать, хотя она по-прежнему казалась ему неестественной.

Незадолго до начала Первой мировой войны его только что поженившиеся родители бежали из Польши в Лондон, спасаясь от погромов. Уж чем-чем, а сдержанностью его семья не отличалась. Родители постоянно кричали друг на друга, а потом и на Давида, на его братьев и сестру. Иногда родители кричали сердито, чаще с любовью, но неизменно во все горло.

Улыбка, ненадолго вспыхнувшая на лице Гольдфарба при этих воспоминаниях, быстро погасла. Судя по доходившим сведениям, погромы вновь катились по Польше, и при нацистах они были страшнее, чем прежде. Когда Гитлер проглотил Чехословакию, Саул Гольдфарб написал в Варшаву своим родным, убеждая их убираться из Польши, пока еще есть возможность. Никто из них не внял его совету. А через несколько месяцев ехать было слишком поздно.

Пятно, возникшее на радарном экране, оторвало Дэвида от невеселых раздумий.

— Ну и ну! — выдохнул Джоунз, у которого от изумления выпала изо рта длинная сигарета. — Погляди-ка, что выделывает эта штука!

— Вижу, — ответил Гольдфарб.

Он тоже не спускал с экрана глаз, пока цель не исчезла. Это произошло довольно быстро. Он вздохнул:

— Теперь нам снова придется чем-то объяснять эту чертовщину.

— Третий случай за неделю, — заметил Джоунз. — Кем бы эти чертенята ни были, они становятся все назойливее.

За последние месяцы многие радары на территории Англии и, как он узнал неофициальным путем, в Соединенных Штатах засекали некий призрачный самолет, летевший на невообразимой высоте в девяносто тысяч футов и еще с более невообразимой скоростью — две тысячи миль в час.

— Раньше я считал, что эти призраки возникают из-за каких-то нарушений в электрических цепях, — заметил Гольдфарб. — Но теперь мне все труднее верить в это.

— А откуда им еще взяться? — Джоунз принадлежал к числу тех, кто по-прежнему видел проблему в сетевых неполадках. Он двинул в бой тяжелую артиллерию своих аргументов: — Эти штучки — не наши.