Изменить размер шрифта - +
Это позволяло скоротать время, особенно в тот период, когда шла продажа домов. К тому же, после того как он весьма преуспел на чердаке в доме Вильсонов, Локхарт всерьез увлекся радиоделом и научился тут многому. Он даже купил все необходимые детали для стереосистемы, а потом сам соорудил ее. Он что-то придумывал и мастерил с таким же энтузиазмом, с каким его дед занимался выведением гончих. В результате очень скоро весь дом номер 12 оказался оборудован таким образом, что Локхарт, переходя из комнаты в комнату, мог при помощи карманного устройства включать одни громкоговорители и выключать другие, и таким образом повсюду, куда бы он ни шел, его сопровождала музыка. Он буквально помешался на магнитофонах, и у него их была масса — от самых маленьких, на батарейках, до огромных, специально сконструированных, с барабанами диаметром в целый ярд, которые вмещали столько пленки, что могли непрерывно играть на протяжении двадцати четырех часов, а затем сами перематывали пленку и начинали снова — и так до бесконечности.

Локхарт мог сутки напролет проигрывать свои записи. Но точно так же он мог сутки напролет и записывать, причем независимо от того, в какой комнате находился. Время от времени он вдруг разражался странными песнями о крови, битвах, драках за скот — песнями, которые удивляли его самого, были совершенно неуместны на Сэндикот-Кресчент и, казалось, появлялись сами откуда-то изнутри, без всякого его участия. В голове у него постоянно звучали какие-то слова, и все чаще он ловил себя на том, что говорит на каком-то трудноразличимом диалекте, мало похожем даже на весьма специфический говор Северного Тайна. Вместе со словами приходил и ритм, и из всего этого возникала какая-то дикая музыка, напоминающая завывание ветра в трубе во время сильной бури. В этой музыке не было ни жалости, ни сострадания, ни милосердия, как не было их ни в ветре, ни в других явлениях природы, только грубая, обнаженная красота, силой переносившая его из того реального мира, в котором он находился физически, в какой-то другой, в котором он на самом деле существовал. Где он существовал? Это было какое-то странное ощущение: чувствовать, что у тебя есть еще какое-то бытие — как если бы один из его предков, ярый проповедник опоры на самого себя и преклонения перед героями, вдруг стал бы смиренным прихожанином какой-нибудь местной церкви.

Однако ум Локхарта занимали не столько эти сложности, сколько те практические проблемы, с которыми он сталкивался, а странные слова и дикая музыка возникали лишь временами, обычно когда он чувствовал себя не в своей тарелке. Надо признать, он все чаще испытывал ощущения, которые наверняка вызвали бы презрение и осуждение со стороны его деда, большого поклонника того из Фаулеров, чья великая работа «Употребление и самоунижение» была настольной книгой старика по вопросам мастурбации. На Локхарте постепенно начали сказываться стрессы, вызываемые его нежеланием вторгаться в плоть своей ангелоподобной Джессики. И когда он возился в мастерской, что-нибудь припаивая или конструируя, сознание его терзали сексуальные фантазии. В них было нечто столь же пещерное, доисторическое, как и в тех первобытных лесах, что мерещились Вышибале в ту ночь, когда его напичкали наркотиком. Вместе с такими фантазиями приходило и чувство вины. Случались даже моменты, когда он готов был уступить своему желанию, но Локхарт отбрасывал от себя подобные мысли и отдавался своим занятиям с тем же упоением, с каким когда-то стрелял овец. Это было плохим лекарством, но пока что оно действовало. Когда-нибудь, когда он станет хозяином Флоуз-Холла, владельцем пяти тысяч акров земли, у него появятся и дети, но только тогда, и не раньше. А пока что он и Джессика будут вести целомудренный образ жизни, а при необходимости прибегать к вибраторам и ручным приемам. Рассуждения Локхарта были примитивны, но они шли от ощущения, что ему еще только предстоит определить свою судьбу и, пока этот момент не пришел, он остается как бы нечистым.

Быстрый переход