Потом Яша опять целовал её и клялся в вечной любви. Такие сцены не были им внове. Ему нравилось терзать жену всевозможными предположениями и вопросами, которые ставили в тупик. Долго ли будет она ждать, если его посадят в тюрьму? Или он уедет в Америку? Может, подхватит чахотку и его отправят в санаторий? А у Эстер на всё один ответ: никогда, никогда не сможет она полюбить никого другого. Без него жизнь кончена. Он же всё спрашивал и спрашивал. И требовал ответа: «А если я стану отшельником, затворюсь в каменной темнице без дверей — во искупление грехов — как тот праведник, литвак из Эйшишек? Останешься ли верна мне? Будешь ли носить еду и подавать через отверстие в стене?» Эстер возражала: «Необязательно сидеть в темнице, если хочешь искупить грехи».

— Смотря какие грехи…

— Тогда и я пойду с тобой в темницу…

И опять всё заканчивалось новыми ласками, нежностями, уверениями в бессмертной любви. Потом Эстер заснула. Ночью её мучили кошмары, а потом она проспала до самого полудня. Про себя тихонечко шептала молитву — нашла её в молитвеннике: «Всемогущий Господи, я в твоей власти, и все мои помыслы принадлежат тебе…». А ещё она опустила шесть грошей в кружку для подаяний реб Меиру Чудотворцу. Эстер попросила, и Яша дал святое обещание не терзать её больше такими ужасными разговорами. Разве может знать будущее человек? Всё предопределено на небесах.

Да, праздники прошли. Яша запрягал лошадей, собираясь отправиться в путь. Брал с собою обезьянку, ворону и попугая. Эстер так много плакала, что глаза её покраснели и распухли. Болела голова, в левой стороне груди как будто лежал тяжёлый камень. Не будучи, конечно, пьяницей, после отъезда мужа Эстер всегда выпивала рюмочку вишнёвой наливки: просто чтобы поднять настроение. Работницам её приходилось несладко: к каждому-то стежку она придиралась. Да и у девушек портилось настроение после Яшиного отъезда — такой уж счастливый характер был у этого богохульника.

Уезжал он в субботу вечером. Эстер провожала его за город, ехала в фургоне до самого шляха. Она бы поехала и дальше, но Яша шутливо хлопнул её кнутом по заду: не следует ей возвращаться так издалека одной, по темноте. Он поцеловал жену в последний раз, и Эстер осталась стоять — в слезах, с простёртыми к нему руками. Многие годы так проходило их расставание, а всё же на этот раз оно было особенно нестерпимо.

Яша прищёлкнул языком, и лошади пустились галопом. Стояла тихая летняя ночь. Ярко светила луна — она была в последней четверти. Глаза смежила дрёма. Немного погодя Яша отпустил вожжи, лошади перешли на шаг. Так ехал он потихоньку, и луна бежала вместе с ним. Волновались колосья пшеницы, отливая серебром в сиянии лунного света. Можно было разглядеть каждый василёк у дороги, каждое пугало на крестьянском поле. Пала вечерняя роса, и это походило на цветы, просыпанные из небесного решета. Слышались какие-то шорохи, происходило непрерывное движение, будто сыпалось невидимое зерно на невидимую мельницу. Даже лошади изредка поворачивали морды. Слышно было, как корни вонзаются в землю, распирают её, как растёт трава, как струятся подземные потоки. Порою тень падала на поля — будто тень сказочной птицы. Иногда слышались звуки: человек ли подавал голос, зверь ли то был, а то казалось, чудовище парит в небе. Яша глубоко вдохнул свежий ночной воздух и потрогал пистолет. Всегда он брал пистолет с собой — на большой дороге могли быть грабители и разбойники. Вот наконец большак, ведущий в Пяск. Тут на окраине жила мать Магды, вдова кузнеца. Да и в самом Пяске у Яши водились знакомые среди воров, и там он свёл знакомство с Зевтл-агуной… с ней была у него связь…

Вскоре показалась и кузница: покосившиеся стены, окна, похожие на дыры, всё покрыто толстым слоем копоти, крыша съехала на бок… Одним словом, заброшенное место. Когда-то отец Магды Адам Збарский ковал тут плуги, топоры, прочие нужные крестьянам вещи.