Эстер продолжала наблюдать за ним. Все-то он делает не так, не как другие. Во время еды внезапно замрет, глубоко задумавшись, а затем, словно очнувшись, продолжает снова жевать. Другой его странной привычкой было играть куском веревки или нитки, завязывать узелки, да так искусно, что между ними всегда оставалось место для новых. Эстер пыталась поймать его взгляд, чтобы понять, о чем он думает, но эта уловка никогда не удавалась. Яша смотрел бесстрастно, равнодушно, и безразличие это сражало. Муж о многом умалчивал, никогда не говорил с ней всерьез, всегда скрывал неприятности и неудачи. Если даже болел, все равно разгуливал по дому, на ногах переносил лихорадку, ни за что не позволяя позвать лекаря. Тут Эстер ничего не могла поделать. Сколько раз просила она его рассказать о своих представлениях — слава о них шла по всей Польше! — но Яша либо все обращал в шутку, либо пропускал мимо ушей. Редко выдавались минуты, когда он вдруг начинал было ей рассказывать о своем — но тут же снова отдалялся и замыкался в себе. Эстер не уставала наблюдать за каждым его движением, каждым жестом. Размышляла над каждым словом. Даже когда на Яшу находили приступы безудержного веселья и он, как мальчишка, болтал все, что придет в голову, каждое слово имело значение. Не раз бывало так: Яша уже уехал, давно в дороге, а она наконец-то поняла, что же он хотел сказать.

Двадцать лет прошло со дня свадьбы, а Яша вел с Эстер все те же любовные игры, что и сразу после женитьбы. Стаскивал с нее платок, дергал за нос, называл всякими смешными словечками: крошка-малютка, пампушечка, сладость моя, и разными другими — на языке бродячих музыкантов. Их она тоже знала. То налетал петухом и кукарекал, то верещал, как свинья, то ржал, как лошадь. А внезапно мог впасть в необъяснимую меланхолию. Днем было одно, ночью — другое. Большую часть дня он проводил у себя в комнате, занимаясь снаряжением: замки, цепи, веревки, напильники, иглы, щипцы, клещи, разные обрывки, обрезки, всякий хлам. Кто видел Яшины фокусы и трюки, поражались легкости, с которой у него это получалось, и только Эстер знала, только она видела, как он дни и ночи проводит, повторяя одно и то же, совершенствуя свое мастерство: обучает ворону говорить, обезьянку — курить трубку. Эстер ужасно боялась, что он переутомится, что на него набросится кто-то из зверинца, что он с каната упадет. Для Эстер это было как колдовство, как волшебные чары. Даже по ночам она слышала, как он цокает языком, как щелкает пальцами ног. Как кошка, он видел и в темноте. Мог найти пропавшую вещь. Читал ее мысли. Раз Эстер поссорилась с одной из мастериц, и Яша, явившись поздней ночью, едва разговаривал с ней. Только потом она поняла, что тому причиной. Другой раз потеряла обручальное кольцо, искала везде и только потом призналась Яше в потере. Яша взял жену за руку и подвел к бочке с водой: кольцо лежало на дне. Давно она осознала, что не в состоянии понять мужа до конца. Он повелевал тайными силами. Секретов было у него больше, чем семечек в гранате, который освящают на Рош-гашоно.

3

Днем в шинке у Бейли было пусто. Сама Бейля дремала в задней комнате. В зале у буфетной стойки — только ее помощница, маленькая Ципа. На полу чистые опилки. На буфетной стойке жареный гусь, студень из телячьих ножек, рубленая селедка, печенье в вазочке, соленые сушки.