|
Группа состояла из уже ставших нам почти родными Чалдона, Михея и Жбана. Беседовали они с довольно молодым священником в черной рясе. Вернее, говорил только Чалдон, Михей и Жбан стояли, смиренно потупив очи. Священник внимательно слушал, и выражение его лица при этом было совершенно зверским: глубоко посаженные глаза в свете свечей гневно сверкали, а тонкие губы, сжатые в ниточку, совсем терялись в аккуратно подстриженной бородке с усами. Вообще-то мне всегда казалось, что служители культа должны обладать бесконечным терпением и выдержкой и вызывать доверие у своей паствы. Этот же тип производил впечатление сильного зверя, всегда готового к нападению. Как такому исповедоваться?
Черт, вот бы услышать, о чем вещает Чалдон! Но у меня не было ни малейшей возможности приблизиться, потому что однажды я имела глупость засветить свое прекрасное лицо перед бандитской троицей. На солнцезащитные очки, честно говоря, надежны мало: они у меня почти прозрачные, по последнему писку моды. Так что шанс быть узнанной достаточно велик. Я покосилась на Маруську. Она, сложив ладошки на груди, с умилением смотрела на икону с ликом грустной Девы Марии. Группу товарищей, к которой было приковано мое внимание, подруга, казалось, даже не заметила. Хм… А очки-то у Маруськи, пожалуй, как раз то, что надо: темные, почти черные, с огромными окулярами. Такие очки в сочетании с платком на голове могли дать неплохой результат. Будем надеяться, что Чалдон сильно увлечен разговором со священником и потому не обратит внимания на «сирую калеку». Дернув подругу за юбку (по авторитетному заявлению Маньки, в церковь в штанах, то есть в брюках или джинсах, являться нельзя), я прошептала: — Мань, дай-ка мне твои очки… Маруся не обратила внимания на мою просьбу, беспрерывно бормоча под нос «…иже еси на небеси». Очевидно, она снова забыла продолжение молитвы. Без особых церемоний я сдернула с Манькиного носа очки, водрузив на их место свои. Проделав эту нехитрую операцию, я ссутулилась, надвинула платок почти на глаза и, слегка прихрамывая, стала продвигаться в направлении интересующей меня группы. Время от времени я останавливалась перед иконами и неумело клала поклоны. В конце концов я приблизилась к цели, но, кажется, было уже поздно. Чалдон умолк, а священник негромко произнес: — Все это должно закончиться в ближайшие два дня. А сейчас, — батюшка широко перекрестил нечестивую троицу: — Ступайте с миром, дети мои. Господь благословил вас на благое дело… Чалдон кивнул и повернулся лицом к выходу. Я поспешно шлепнулась на колени и замерла, задрав вверх пятую точку. Все трое прошли мимо меня настолько близко, что я даже почувствовала запах жуткой смеси из трех разных одеколонов. — Вот, блин, фанатики, — проворчал кто-то из троих, переступая через мои ноги. Уж и не знаю, шестым чувством или пятой точкой, но я ощутила, что Чалдон, Жбан и Михей покинули церковь. Поднявшись с колен, я метнулась к Маруське, все еще твердившей про «небеси». — Слушай, подруга, они вышли. Быстро дуй во двор и проконтролируй, как и что, о чем базар… Словом, действуй, Маня! Отправив подругу на задание и убедившись, что она приступила к его исполнению, я с замиранием сердца поспешила к батюшке, который крестился на огромный иконостас, занимавший центральное место в церкви. Поп, кажется, собрался скрыться за тщательно замаскированной дверью посреди золоченого иконостаса. Меня это никак не устраивало, поэтому пришлось по возможности жалобно воскликнуть: — Батюшка, подождите! Я к вам по личному вопросу! Отпустите мои грехи. Жить с ними не могу. Хочу покаяться, отче наш! Наверное, мне не удалось толково выразить свои желания. Священник изумленно оглянулся, но, к счастью, оставил свои попытки скрыться в глубинах церкви. — Слушаю тебя… — В голосе священника сквозило недоумение. |
