– Не до кино мне, – отмахнулась она. – Сегодня и завтра зубрежка – на медсестру учусь… А в ночь – смена: санитаркой я в больнице…

– А… когда? – глупо вырвалось у него.

Она рассмеялась: лукаво, в крепко стиснутый кулачок. Затем тряхнула снисходительно головой:

– В следующую субботу заходи. А там – поглядим…

Ополоумевший от счастья, не помня себя, Кирьян брел к остановке автобуса, только и вспоминая каждый ее жест, голос, улыбку, глаза…

О чувстве, овладевшем им всеохватно и окрыляюще, он, конечно же, читал и слышал, но какими словами можно было описать то тепло и блаженство, захлестнувшие его душу, певшую натянутой радостной струной? И зимнее солнечное небо словно радовалось за него, разбрасывая под спешащими ногами россыпи смеющихся озорных бликов.

За две остановки до училища он вышел, остановился на тротуаре, приводя в порядок взъерошенные мысли, а затем решительно пошел к пивной, располагавшейся в полуподвале на углу. И, затворив за собой ее дверь, оказался в ином мире, на иной планете – с кислой дымной атмосферой, запахами вяленой подтухшей рыбешки, гнилого похмельного пота, тонкими резкими пластами свежих водочных паров, в умиротворенном неясном гомоне мужских голосов, смешков, звяканья граненых кружек и шипящего кипения пивной пены.

Нужного человека он усмотрел сразу: субъект лет тридцати пяти, сидевший в углу в компании двух понурых детин с землистыми физиономиями. Шелковая рубаха с распахнутым воротом, золотая «фикса» на резце, челочка, два татуированных перстня на хватких пальцах, едкий и снисходительный взор из под набрякших век…

Кирьян молча подмигнул ему, и тот, понятливо кивнув, встал, неторопливо подошел, проронил, приблизившись:

– Проблемы, студент?

Полушепотом вкратце Кирьян поведал ему об Арсении. Речь закончил так:

– В долг с такой просьбой залезать не хочу, но коли есть возможность подсобить…

– Вопрос один: а чего ты за него мазу держишь? – проронил урка угрюмо.

– Все же товарищ…

– О, как? – Тот вскинул на него удивленные глаза. – Эт хорошо, если о кореше без личного интереса печешься… Ну, подсобим, думаю… Только если расчет потребуется, с него спросим…

– Мои хлопоты, его оплата, – ответил Кирьян, не без брезгливости уяснив скользкую логику собеседника.

– Грамотно отбоярился, – хмыкнул тот. – Ну, пошли, давай по пивку, смочим беседу, положено…

– Да я ж… – Кирьян, ни разу не державший во рту алкоголь, пугливо поежился.

– Не менжуйся, братан, угощаю! – Блатняга плавно потянул его за рукав.

Пришлось подчиниться.

– Свой! – сообщил он хмурым товарищам, усаживая Кирьяна бок о бок за столом, и те одинаково и невыразительно кивнули, поглощенные обгладыванием костистых рыбных тушек.

Кирьян исподлобья оглядел их: тусклые глаза, остатки гнилых зубов, поседелая щетина на впалых щеках, бесчисленные шрамы, белеющие на сизых губах… Как страшно стать подобным отребьем! Ему заполошно возжелалось вырваться отсюда, вернуться в праведную убогость общаги, в ее казенную чистоту, под гулкие коридорные своды, увидеть милое простодушное лицо Федора, уткнуться в книжку, вторым планом размышляя о Даше, светлое чувство к которой снова вспыхнуло в его сердце… Но уже ткнулась в губы отпахивающая горьковатой воблой кружка, ощутился на нёбе резкий неведомый вкус напитка, показавшегося чужеродным, грубым, но одновременно и внезапно чарующе и незнакомо вкусным…

Горлышко водочной бутылки скользнуло по краю отставленной в сторону кружки, выплеснув в пивную пузырящуюся муть тягучую морозную жидкость.