На это Кертис подскочил и погнался за мной с гаечным ключом, ругаясь на чем свет стоит, и это сильно повредило нашим отношениям.

После этого я решил сменить комнату, и после тренировки устроился на ночь в подвале «обезьянника». Тут было не так грязно, как наверху, и к тому же была лампочка. Ладно, на следующий день я перетащил сюда койку и с тех пор жил здесь.

Тут начались занятия, и они стали думать. что со мной делать. На кафедре физкультуры был парень, который тем только и занимался, что помогал таким же тупым как я сдавать экзамены. Были совсем простые курсы, вроде физвоспитания, и туда меня точно записали. Но мне был положен еще английский и еще какая‑нибудь наука, типа математики, и тут мне было не прорваться. Позднее мне объяснили, что бывают такие преподаватели. что смотрят сквозь пальцы, когда футболисты прогуливают занятия. Они понимают, что когда много играешь в футбол, не до занятий. Был такой парень и на естественном факультете. только он преподавал что‑то вроде «промежуточного света», в общем, что‑то для физиков‑дипломников, или аспирантов. И все‑таки меня туда записали, хотя я не видел разницы между физикой и физрой.

Хуже было с английским. На этом факультете у них не было своих людей, так что мне просто сказали ходить туда и потом завалить экзамен, а там уж они что‑нибудь придумают.

На «промежуточном свете» мне дали учебник, он весил три кило и был похож на китайскую грамоту. Но все равно я каждый вечер читал его под лампочкой на своей койке в подвале, и каким‑то странным образом, постепенно начал понимать, о чем там написано. Неясно было только, почему мы должны были сначала заниматься именно этим, но зато уж уравнения в конце я щелкал как орешки.

Моего преподавателя звали профессор Хук, и после первой контрольной он пригласил меня в кабинет и спросил:

– Форрест, скажите мне правду, кто снабдил вас ответами к задачам контрольной?

Я только покачал головой, и тогда он дал мне листок с какой‑то новой задачей и попросил решить. Когда я кончил, он посмотрел на мое решение и только покачал головой:

– Боже Всемогущий!

Я очень удивился.

Другое дело – английский. Преподавал там мистер Бун, очень суровый мужчина, который очень много говорил. В конце первого урока он сказал, чтобы мы вечером написали краткие автобиографии. Наверно, это была самая сложная вещь в моей жизни, но я почти весь вечер думал на этим и просто писал все подряд, потому что они сказали мне, что мне все равно нужно провалиться на экзамене.

Через несколько дней мистер Бун стал раздавать работы со своими замечаниями. Когда он дошел до меня, я решил, что я в полном дерьме, но вместо того, чтобы ругать меня, он начал вслух читать все, что я написал, и начал смеяться, и все тоже смеялись. Я написал там и про школу психов, и про то, как играл в футбол для тренера Феллерса, и про банкет для американской сборной, и про призывной пункт, и про историю с Дженни Керран в кино. Когда он кончил, этот мистер Бун, он сказал:

– Вот это называется ОРИГИНАЛЬНОСТЬ! Вот чего я требую от вас! – и все посмотрели на меня. И еще он сказал:

– Мистер Гамп, вам следует подумать о поступлении на литературный факультет – как вам удалось все это придумать?

А я ответил:

– Я хочу писать.

Сначала он вроде подпрыгнул, а потом рассмеялся, и все остальные тоже, и он сказал:

– Мистер Гамп, вы – очень большой выдумщик!

Это меня тоже очень удивило.

x x x

Первый матч был через несколько недель в субботу. Пока тренер Брайант не понял, что надо со мной делать, тренировки шли плохо. Но потом он сделал то, что сделал в школе тренер Феллерс – они дали мне мяч, и сказали – бежать. В тот день я бежал хорошо, сделал четыре тачдауна, и мы раздолбали Университет Джорджии со счетом 35:3, и все хлопали так меня по спине, что она заболела.