– Это говорит о многом, Вадим Кузьмич.

– О чем же?

– О вас.

– Интересно! – хмыкнул Анфертьев.

– Поясню, – тусклым голосом проговорил Следователь. – Видите ли, можно уходить от постылого здравого смысла, создавая хулиганские полотна. Можно придумывать безрассудно смелые философские, научные, политические теории. Можно бросать вызов манерой одеваться, вести себя, выражаться. Можно уходить от здравого смысла в любовь, как вы только что сказали… В чем же ваш уход? Одеваетесь вы вполне пристойно. Ведете себя нормально. Ваши фотографии хороши с технической точки зрения, но они в границах здравого смысла. Ни единого выплеска в сторону я не нашел, хотя просмотрел немало ваших фотопроизведений. Ваша любовь…

– Не надо! – испуганно вскрикнул Анфертьев.

– Надо, – негромко сказал Следователь. – Ваша любовь оказалась настолько… бесхребетной, что вообще можно усомниться: да была ли это любовь? Или всего лишь некоторое разнообразие в семейной и производственной жизни? Светлана Николаевна могла надеяться на более яркие чувства с вашей стороны. Нет, любовь не лишила вас здравого смысла. Так в чем же ваш уход? В чем хулиганство?

– А вы уверены, что оно есть? – с издевкой спросил Анфертьев.

– Конечно, нет, – улыбнулся Следователь. – Я только согласился с вами… На время. Когда вы сказали, что большие достижения разума стоят в стороне от разума. Я попытался примерить эту мысль к вам.

– И что же?

– Выяснилось, что эта мысль вам явно великовата. Она вам не по плечу.

– Благодарю.

– Как вы намерены поступить с машиной?

– Ах да… – Анфертьев опустил бледное лицо в ладони и на некоторое время замер. – Простите… Я что-то воспарил ввысь, забыв, что на земле остается…

– Да-да, на земле остается труп Бориса Борисовича Квардакова. И его «Жигули», которые отныне принадлежат вам.

Шутки кончились, подумал Анфертьев. Шутки кончились. Необычный холод охватил его сознание. Смерть Квардакова сделала все необратимым. Не сможет он теперь оправдаться даже перед самим собой, не сможет сделать вид, что волнения позади и жизнь прекрасна. Не сможет он и вернуть деньги. Собственно, он и не собирался возвращать их, но сама возможность такого решения давала надежду на освобождение. Можно было, например, позвонить Следователю и, не называя себя, сообщить, где лежат деньги. И он чист. И все чисты. И все позади. Но теперь… Что бы он ни сделал, чистым уже не быть.

– Вы уже сообщили на завод о смерти Квардакова? – спросил Анфертьев.

– Нет, вы первый. Можете сами рассказать.

– Мне бы не хотелось…

– Почему?

– Не знаю… Лучше это сделать официально.

– Вы так думаете? – Следователь с недоумением посмотрел на Анфертьева. – Если уж вы такого хорошего мнения о Квардакове и ваше мнение подтвердилось, вам должно быть важно сказать об этом… Ваш отказ для меня странен.

– Ничего странного, – буркнул Анфертьев. – Не привык я похоронки разносить.

– Думаете, к этому можно привыкнуть?

– Вам виднее!

– Вадим Кузьмич, простите меня, но вы стали нервным и обидчивым. Вы изменились. Погиб ваш добрый знакомый, тот самый, которого вы несколько месяцев расхваливали, и вдруг такой холод – не хочу разносить похоронки. И это о человеке, который подарил вам перед смертью машину.

– Что-то вы очень часто напоминаете мне о ней!

– Завидую, – улыбнулся Следователь, показав длинные желтые зубы.