|
Но не пришло, не пришло ему в голову, что холодящий ветерок, который так растрогал его, донесся вовсе не из лунного прошлого, нет, это удовлетворенно вздохнул сумрачный Сейф. Благодаря за подарок, Анфертьев неловко ткнулся в щеку Светы, краешком глаза успев заметить, как дрогнули, потянулись навстречу губы девушки. Она была смелее его, готова была идти дальше. Света немного сутулилась от незначительной своей должности, но Вадим Кузьмич все-таки сумел заглянуть ей в глаза. И знаете, что он увидел? Решимость. Решимость все принять и через все пройти.
В коридоре послышались шаги, и Анфертьев отшатнулся от Светы, причем так поспешно и неловко, что сам устыдился своей опасливости. Но переполошился он вовсе не из страха – даже общее собрание коллектива заводоуправления, посвященное его моральному облику, не испугало бы его. Анфертьева ужаснули собственные недозволенные чувства. И сделал шаг назад… к раскрытому Сейфу. Не стоит искать в этом какую-то неотвратимость, но знамение было. Оказавшись у самого люка, вдохнув густой, настоянный на деньгах воздух, Анфертьев пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за рукоятку двери Сейфа. Ее знобящий холод остался в его правой ладони, как родимое невытравляемое пятно. Ему нестерпимо захотелось услышать грохот массивной двери, ощутить в пальцах поворачивающийся ключ, услышать, как, послушные ему, вдвигаются в пазы стальные стержни запора. Анфертьев с силой захлопнул люк Сейфа и повернул ключ. – Пошли, – сказал он. – Погуляем. У тебя есть еще пятнадцать минут. – А у тебя? – У меня и того больше. Я – вольный художник. – Совсем-совсем вольный? – В пределах допусков, которые дают мне должность, общество, мораль. – А мораль… Тоже допускает отклонения? – спросила Света, когда они уже вышли на тропинку у щели в заборе. – Уж коли одни и те же поступки могут вызывать и восторг, и осуждение… – передернул плечами Анфертьев. – Какой же вывод можно сделать? – Света улыбнулась задумчиво и отрешенно, как умеют улыбаться красивые девушки. У них это неплохо получается. Кажется, что они стоят над истиной, над смыслом, над судьбой… Что, впрочем, вовсе не исключено. Конечно, вряд ли они стоят над судьбой, но что касается высших истин, смысла жизни, то с этим красивые девушки управляются запросто. Они попросту олицетворяют их, и правильно делают. Однако возвращаемся к Свете. – Так какой же все-таки вывод может сделать человек, открывший двусмысленность морали? – на этот раз ее вопрос мы поставим несколько иначе. – Вывод? – Анфертьев поднял воротничок, сунул руки в карманы плаща и, не застегивая его, с болтающимися концами пояса пошел вперед. – Человек должен поступать по своему разумению, не пытаясь отгородиться от жизни частоколом цитат, лозунгов, тезисов, транспарантов… Словами, которые кому-то показались мудрыми… Вообще слово «мудрость» мне кажется фальшивым. Человеческие отношения выше всего остального… Всего остального попросту не существует. – Но разве мудрые откровения не помогают человеческому общению? – Наоборот. Они все запутывают. Слова вообще мешают общению. Чем больше люди говорят, тем меньше понимают друг друга, тем больше у них недовольства, раздраженности и нетерпимости. – Как же мне общаться с тобой, Вадим? – Обними меня, поцелуй куда-нибудь и скажи: «Как же я соскучилась по тебе, дураку…» – Значит, все-таки мне придется что-то сказать? – Можешь не говорить. Но тогда поцеловать придется дважды. – Как легко ты выкручиваешься! – рассмеялась Света. – Это потому, что я не придаю слишком большого значения словам, я понимаю их ограниченность, понимаю, как легко их истолковывать в противоположном смысле, как легко найти в них возвышенность и низменность… В зависимости от того, кто будет толковать. |
