– Слава богу, меня никто никогда не будет называть бабушкой! – небрежно заметила Паскаль, однако все присутствующие знали, что на самом деле она относится к этим вопросам далеко не так спокойно, как можно было заключить из ее слов. И Моррисоны, и Смиты хорошо помнили времена, когда Паскаль регулярно сообщала им с надеждой, какие лекарства она принимает и какое лечение проходит. В течение года Джон делал ей по три укола в день, однако все это ни к чему не привело – забеременеть Паскаль так и не смогла. Нечего и говорить, что и для нее самой, и для Джона это было ужасное время; Паскаль была близка к полному отчаянию, и только поддержка друзей помогла ей справиться с собой и не наделать глупостей. Со временем Паскаль примирилась с судьбой. Когда ей перевалило за сорок, она стала все чаще и чаще задумываться о том, чтобы усыновить малыша, оставшегося без родителей, но против этого неожиданно восстал Джон. В приводимых им доводах была своя логика, однако для Паскаль его позиция означала окончательный приговор. Она поняла, что никогда не будет иметь ребенка – ни своего собственного, ни приемного, а ведь это было ее заветной мечтой! Как бы там ни было, Паскаль сумела примириться со своим положением. В последние годы она почти не думала о детях (так, во всяком случае, она утверждала) и лишь криво улыбалась, когда друзья заводили разговор о своих взрослых детях и внуках. В сорок семь лет думать о ребенке было, пожалуй, действительно поздно, и усыновление было ее единственным шансом, но увы! – Джон так и не изменил своей точки зрения, хотя друзья и пытались его уговорить. Он понимал, как много значит для Паскаль возможность иметь ребенка, но, несмотря на это, продолжал стоять на своем. Джон не хотел содержать, воспитывать и любить чужого ребенка, раз уж судьба не подарила ему собственных детей. Не хотел и не мог – даже ради Паскаль, и в конце концов Эрик и Роберт оставили свои попытки переубедить его. Им – и их женам – оставалось только сочувствовать друзьям и лишний раз не заговаривать о своих многочисленных детях и внуках.

Сегодня, впрочем, все внимание друзей было поглощено накрытым столом и стоявшим на нем угощением. Диана не только умела выбирать самые изысканные блюда; наделенная от природы прекрасным художественным вкусом, она не упускала ни одной мелочи, и сервированный ею стол напоминал настоящее произведение искусства. Кроме цветочных букетов (орхидеи в сочетании со стрелициеи королевской выглядели на редкость изысканно), Диана расставила по всему столу крошечные серебряные колокольчики и затейливые серебряные подсвечники, из которых торчали тонкие свечи белого воска. Вышитая льняная скатерть, которой был покрыт стол, принадлежала еще ее матери и тоже выглядела очень эффектно.

– Просто не знаю, как тебе каждый раз удается создавать такую красоту! – всплеснула руками Энн, восхищенно глядя на подругу. Диана, склонив голову, стояла рядом со столом в белом атласном платье, плотно облегавшем ее по‑девичьи стройную фигуру. Она была почти в такой же хорошей форме, как Паскаль, которая была моложе ее почти на полтора десятка лет и к тому же до сих пор танцевала со своими учениками не менее пяти часов в день. Энн в этом отношении повезло меньше. Ее лицо оставалось по‑прежнему привлекательным, однако она была выше, массивнее, осанистее подруг и потому казалась несколько тяжеловатой. Время от времени Энн полушутливо жаловалась, что рядом с ними она выглядит, как антилопа‑гну, затесавшаяся в стадо газелей, однако на самом деле это ее не особенно беспокоило. Энн была умна, уверена в себе и своих силах, и с ней было приятно общаться. Кроме того, Роберт все еще очень любил ее, и это тоже придавало Энн уверенности.