Конечно, из того, что я уже рассказала, каждому ясно — я живу как человек уже много лет. У меня давно уже нет удостоверения с большой пометкой «ИС» (равно как и с пометкой «ИЧ». Когда я захожу в туалет, мне никто не может сказать, чтобы я воспользовалась самой крайней кабинкой. Но фальшивое удостоверение и выдуманное происхождение не дают вам ощущения тепла, они лишь избавляют от унижений и преследований. И вы все равно прекрасно понимаете, что нет на свете такой нации и такого государства, которые бы сочли вас (и весь ваш вид) приемлемыми для равноправной причастности к ним. И вы прекрасно знаете, что на свете полно мест, где, стоит вам себя выдать, вы будете немедленно высланы, а то и уничтожены (или проданы).

Искусственный человек страдает от того, что у него нет родословной, гораздо сильнее, чем вам может показаться. «Где вы родились?» Что ж, строго говоря, я вообще не рождалась: я была создана в Генно-инженерной лаборатории при Трех университетах в Детройте. «Ах, вот как?» Мое начало было сформулировано в Мендельской ассоциации, в Цюрихе. Такой вот чудесный диалог!.. Только вы никогда и нигде его не услышите — ведь эти ответы никак не могут сравниться с ответами тех, чьи предки нашли свое место на «Мейфлауэре». В моей метрике сказано, что я «родилась» в Сиэтле — полностью разрушенном городе, из которого вышло чудное местечко для пропавших метрик. А также для утерянных родственников.

Поскольку я никогда не была в Сиэтле, я очень тщательно изучила все записи и картинки, которые только могла достать. Я думаю, истинный уроженец Сиэтла не смог бы подловить меня на какой-нибудь неточности. Во всяком случае я надеюсь на это.

Но то, что я получила от всех, пока отходила от этого дурацкого изнасилования и отнюдь не забавного допроса, была настоящим, нефальшивым, и мне не нужно было даже думать о необходимости соблюдать осторожность. Это касалось не только Рыжика, Анны и того юнца (его звали Теренс), но и еще по меньшей мере двух дюжин людей. С этими тремя я просто виделась, но точно знала, что в рейде участвовало гораздо больше. Сколько? Не знаю. Одно из основных правил Босса — не допускать лишних контактов членов организации, кроме тех случаев, когда этого требует деловая необходимость. Точно так же он относится к лишним вопросам — вы ведь не можете выдать секреты, которые просто не знаете, как не можете и выдать человека, о существовании которого не имеете представления.

Но Босс не придумывает инструкций ради инструкций. Встретившись однажды с коллегой по делам службы, вы можете продолжать встречаться с ним и просто так. Босс не поощряет таких взаимоотношений, но он и не такой дурак, чтобы запрещать их. Поэтому Анна частенько навещала меня поздними вечерами, перед тем как заступить на свое дежурство.

Она ни разу не пыталась получить награду, на которую намекнула первым поцелуем. Правда, и возможностей для этого было немного, но если бы мы очень захотели, то как-нибудь ухитрились бы. Причем я вовсе не пыталась отшить ее — ни в коем случае: если бы она хоть раз еще намекнула, что не прочь получить по счету, я не только расплатилась бы с удовольствием, но и постаралась бы изо всех сил убедить ее, что это — моя инициатива. Но она ни разу больше не выказала таких намерений.

Я думаю, она была сродни тем чутким (и очень редко встречающимся) мужчинам, которые никогда не станут лапать женщину, если она того не хочет, — они хорошо чувствуют это и даже не начинают.

В один чудный вечер, незадолго до моей выписки, у меня было особенно хорошее настроение — этим днем я завела себе еще двух друзей (тоже принимавших участие в рейде и моем спасении), — и я постаралась объяснить Анне, почему это так много значит для меня. Неожиданно я поймала себя на том, что начинаю рассказывать ей про… Ну, словом, что я — не совсем та, какой кажусь, и… Она прервала меня:

— Фрайди, родная, послушай-ка свою старшую сестричку.