И Фридолин, и Фридрих, и Фрида, и Фридерика с нетерпением ожидали, что же принесёт им мама. А сколько нового они узнавали в те дни: и на ощупь, и нюхом, и на вкус! Чего только не было наверху, в этом таинственном большом мире, которого они ещё не видели! Мама Фридезинхен приносила то сладкий корешок, то буковые орешки, то жёлуди, свёклу или морковку, а то и лакомого дождевого червя, замёрзшего ужа или вкусную-превкусную мышку. Однажды она принесла на обед осиное гнездо. До чего ж сладкий был в нём мёд! Фридолин никак не мог взять в толк: почему мама каждый день не подаёт им такого лакомства? Он даже поворчал на неё за это немного. Глупыш, он и не догадывался, как трудно было маме доставать сейчас нужный им всем корм. Он-то думал, что сладкий мёд приготовлен для него на каждом шагу.

И вот однажды — было это в начале апреля, когда солнце ласково пригревало, — наступил тот великий час, когда матушка Фридезинхен впервые вывела своих детей наверх. Как же барсучата встревожились, когда, выбираясь из норы, впервые увидели свет! Малышам даже страшно стало. Фридезинхен пришлось их подпихивать и ворчать, не то они все вчетвером поползли бы обратно в гнездо.

Но что было, когда они очутились совсем наверху, где ярко светило солнце. То вытаращат глаза, то снова зажмурят — с непривычки ведь больно смотреть на свет. Потихоньку-полегоньку стали они моргать, а потом уже и осматриваться. И тут сразу же посыпались вопросы.

— Мама, а что это такое жёлтое? И мягкое? И тёплое? — спрашивали они про чистый, приятный песок, который матушка Фридезинхен выбросила из норы, когда её копала.

— Мама, а что это такое длинное, коричневое и к зубам прилипает? — спрашивали барсучата, грызя смолистый корешок.

— Мама, это маленький барсук, что так смешно кричит? — спрашивали они, показывая на птичку, попискивавшую в ветвях.

— Мама, а почему мне так тепло, будто я у твоего живота лежу? — спрашивали они о ласковом солнышке, пригревавшем им шкурку.

Тысяча вопросов сыпалась на матушку Фридезинхен, и она, чтобы как-то утихомирить детей, повела их вниз, к озеру, — учить воду пить. Вот была потеха! Берег-то крутой: кто через голову кувыркается, кто бочком покатится, кто просто споткнётся. Но тут случилась и первая беда в барсучьей семье. Фрида так разогналась, что бултых прямо в воду: она ведь не знала, что это такое блестит и сверкает внизу, ну и остановиться не сумела, конечно. А у самого берега, в мелководье, как раз щука на солнышке грелась; она хвать Фриду своими зубами и утащила в глубину и там с аппетитом пообедала.

Сперва-то Фридезинхен очень испугалась, как услышала, что дочь в воду шлёпнулась и тут же с глаз исчезла. А потом стала бегать вокруг трёх оставшихся барсучат и считать: «Раз, два — много!» Оказывается, всё сходилось. И раньше у неё было «много» детей, и теперь их было «много». Стало быть, всё в порядке. Очень, оказывается, удобно, когда только до двух считать умеешь!

Попили барсуки воды и давай взбираться вверх, к норе. Это было потрудней, чем вниз катиться. Фридезинхен пришлось поработать своим длинным носом: кого подтолкнёт, кого и перевернёт. Но в конце концов они всё же добрались до мягкого песочка перед входом в нору, до корыта, как это называется. И так они устали и запыхались, что мама разрешила им полежать отдохнуть. Кто спинку греет на солнышке, кто брюшко, а Фридезинхен принялась искать у них в шубках насекомых — и зубами, и когтями. Малыши были просто счастливы и ни о чём маму уже не спрашивали. Да и то сказать: весь мир вокруг, родная нора под могучим буком, поросший мхом каменистый откос, сверкающее на солнышке озеро с тихо шуршащим камышовым поясом по берегу — всё ведь было таким, как оно было, чего же тут ещё спрашивать?

Небольшие эти прогулки матушка Фридезинхен стала совершать с детьми почти каждый день, лишь бы солнце светило да не было поблизости злых недругов.