Нансену за помощь в возвращении военнопленных на родину была присуждена международная Нобелевская премия.

Эти деньги он истратил главным образом на покупку тракторов и других машин для двух советских опытно-показательных станций, которые должны были обучать крестьян научным приемам земледелия.

Почти одновременно Нансен получил крупную сумму за издание своих сочинений и распределил ее между теми же станциями, а часть отдал для помощи греческим беженцам и русским эмигрантам, голодавшим в Турции.

И опять, в который уже раз, услышал он старые, надоевшие песни. Опять к нему приклеивали и «красного», и «большевика», и «скрытого агента Коминтерна», и «троянского коня в крепости цивилизации».

Шум усилился, когда вышла в свет его книга «Россия и мир», написанная после возвращения из Москвы. Эта совсем тоненькая книжка, почти брошюрка, появилась на прилавках магазинов в 1923 году, была тотчас раскуплена читателями и тотчас же разругана в пух и прах буржуазными газетами.

Еще бы! Нансен, например, писал в ней, что, вдумываясь в положение России, он понял: от реакционного русского царизма волна закономерно, неизбежна должна была подняться до коммунизма и диктатуры пролетариата. Почему, спрашивал он, так ополчились на Октябрьскую революцию в России? Ведь она привела главным образом к положительным результатам, уничтожив многое из тяжелого прошлого этой страны.

«Можно сомневаться относительно Западной Европы и относительно дальнейшего развития западноевропейской культуры, — писал он, — но не может быть никаких сомнений в том, что русскому народу предстоит великое будущее…

В жизни Европы ему предстоит выполнить высокую задачу.

Я считаю вероятным, что в не слишком далеком будущем Россия принесет Европе не только материальное спасение, но и духовное обновление».

Так честно, смело, открыто говорил человек, много видевший и много передумавший, человек, стоявший у порога нового мира, но не отваживавшийся на решительный шаг.

Голубой океан

А пока Нансен отдавал себя делу, которое казалось ему самым нужным и важным, дети его незаметно выросли, вступили на свою дорогу.

Лив нашла счастье с инженером Андреасом Хёйером. Молодые построили себе дом возле «Пульхегды», и вскоре по светлым комнатам уже бегала крохотная золотоволосая Ева. Коре после окончания сельскохозяйственной школы поступил работать в Советско-норвежское общество и месяцами пропадал то на севере Норвегии, то в русской тундре. Одд стал архитектором. Ирмелин мечтала об Академии художеств.

В редкие дни домоседства Нансен возился с внучкой, рисовал, с наслаждением слушал музыку. Композитор и пианист Дубровейн, поселившийся в Норвегии, приезжал тогда в «Пульхегду», играл Чайковского, русские народные песни.

Нансен увлекался Достоевским, советовал Лив:

— Читай Достоевского, но читай серьезно. Размышляй, делай себе пометки. Его нельзя читать поверхностно, он бесконечно глубок.

Тетя Малли как-то сказала Лив, что ее отец, наверное, вылеплен из той же глины, что и древние викинги. Много ли теперь мужчин, которые могли бы на седьмом десятке шагать через три ступеньки, догоняя лифт? А ежедневная холодная ванна по утрам после гимнастики? Бр-р, подумать страшно, а он плещется как ни в чем не бывало. Люди в его возрасте гуляют с палкой — Фритьоф же перед обедом бегает по саду. О лыжах и говорить нечего…

Нет, Фритьоф Нансен еще не устал от жизни! Он полон сил, жажды деятельности. Хотя корабль Лиги наций все глубже засасывает пучина пустословия и закулисных махинаций, Нансен все еще не решается покинуть его борт: ведь даже с худого корабля можно иногда протянуть руку помощи тем, кто в ней нуждается.