Окно на площадке!..

Сколько воспоминаний связано с ним!.. Сколько часов, сколько дней провела она там, склонившись над сырым карнизом, не сводя глаз с фабрики! Ей и сейчас казалось, что она видит там, наверху, хорошенькое личико малютки Шеб, и в рамке этого окна бедняков перед ее глазами проходило все ее детство, вся печальная юность парижской девушки.

II. ИСТОРИЯ МАЛЕНЬКОЙ ШЕБ. ТРИ СЕМЬИ НА ОДНОЙ ПЛОЩАДКЕ

В Париже для бедных семей, ютящихся в крохотных квартирках, общая площадка на лестнице является как бы лишней комнатой, добавлением к их жилью. Летом через эту площадку проникает немного свежего воздуха со двора, здесь собираются и ведут беседы женщины, здесь играют дети.

Когда крошка Сидони поднимала дома возню, мать говорила ей: «Ты мне надоела… Поди поиграй на площадке». И девочка убегала туда.

Эта площадка на верхнем этаже старого дома — а в старых домах не экономили место — представляла собой нечто вроде длинного высокого коридора, защищенного со стороны лестницы перилами из кованого железа и освещенного широким окном, откуда видны были крыши, дворы и окна других домов, а немного поодаль — сад фабрики Фромонов, зеленым уголком вырисовывавшийся между гигантскими старыми стенами.

Все это было не так уж весело, но ребенку нравилось здесь гораздо больше, чем дома. У них всегда было так уныло, особенно когда шел дождь и Фердинанд никуда не уходил!

Фердинанд Шеб, постоянно обуреваемый новыми замыслами, которые, к сожалению, никогда не осуществлялись, принадлежал к тому типу ленивых, но вечно что — то проектирующих людей, каких так много в Париже. Жена, ослепленная им вначале, скоро убедилась в его никчемности и стала одинаково терпеливо и равнодушно относиться как к его постоянным мечтам о богатстве, так и к наступавшим вслед за тем разочарованиям.

От восьмидесяти тысяч франков, принесенных ею в приданое и растраченных им на разные нелепые предприятия, у них осталась небольшая рента; она еще придавала им какой-то вес в глазах соседей, так же как и уцелевшие от всех крушений кашемировая шаль г-жи Шеб, кружевной подвенечный убор и две крошечные, скромненькие бриллиантовые запонки, лежавшие на дне ящика комода в старинном футляре, на белом бархате которого виднелась полуистершаяся фамилия ювелира, оттиснутая золотыми буквами лет тридцать тому назад. Сидони часто приставала к матери, чтобы та показала ей эти запонки — единственный предмет роскоши в бедном жилище мелких рантье.

Долго, очень долго искал Шеб занятие, которое дало бы ему возможность увеличить их маленькую ренту. Но он искал это занятие только в «коммерции на ногах», как он выражался, ибо состояние здоровья не позволяло ему вести сидячий образ жизни.

Дело в том, что вскоре после женитьбы, когда он служил в одном крупном предприятии и имел в своем распоряжении лошадь и тильбюри для разъездов по делам фирмы, он как-то раз очень неудачно упал из коляски. Этот эпизод, о котором он вспоминал при каждом удобном случае, служил как бы извинением его лени.

Достаточно было провести с Шебом несколько минут, чтобы услышать его неизменное:

— Вы знаете случай с герцогом Орлеанским? — Похлопывая себя по лысине, он конфиденциально прибавлял: — То же самое случилось в молодости и со мной.

После этого пресловутого падения от всякой конторской работы у него кружилась голова и он считал себя обреченным на «коммерцию на ногах». Он занялся комиссионерством и был попеременно агентом по продаже книг, вин, трюфелей, часов и многих других вещей. К несчастью, все ему быстро надоедало, все казалось недостойным положения бывшего коммерсанта, имевшего когда-то свой выезд, и мало-помалу, привыкнув считать всякое занятие ниже своего достоинства, он так и состарился, стал ни на что не способным, превратился в настоящего бездельника, любителя бесцельного шатания.