Иван Артемьевич услышал, как гудит второй, взывая о поддержке. Крикнул Федьке:

— Дай два коротких!

Сам не отводил от топки. Он знал, что не услышит ни голоса Кости, ни ударов его кувалды, если даже Костя и сделает все, как надо. Он только отсчитывал сердцем секунды: сейчас Костя пролез через циркуляционные трубы, сейчас ищет пробку, вот нашел… теперь прилаживается… Ну!..

Ожидание становилось невыносимым. Прошла уже минута, а топка ревела по-прежнему. Иван Артемьевич почувствовал резь в глазах: пот заливал ему лицо… И в это время топка будто захлебнулась своим ревом, поперхнулась раз, другой и затихла. И почти тут же он увидел, как Костя ухватился за край топки, тяжело подтянулся.

— Тащите!.. — хотел крикнуть, а прохрипел он.

Костя как-то потяжелел. Иван Артемьевич с Федькой кое-как выволокли его через зев топки, повернув на спину, положили на пол. Вся одежда на нем парила. Иван Артемьевич облил его холодной водой с головы до ног и только тогда увидел через сбившуюся портянку лицо. Оно вздулось от пузырей…

— Не вижу ничего… — услышал Иван Артемьевич.

Он подсовывал ему под голову телогрейку, когда сотрясая все вокруг, зачастил в пробуксовке паровоз Пашки Глухова и заревел по-дикому.

Иван Артемьевич метнулся на свое место, дохнул под себя песком, толкнул регулятор, открыл поддувало и прогудел в ответ. Заорал на Федьку:

— Держи топку!..

Кузнецовский паровоз резко рванул вперед, коротко пробуксовал, но Иван Артемьевич передернул регулятор, и машина, тяжело вздохнув, потянула ровно.

Ивану Артемьевичу показалось, что за окном все вокруг будто остановилось. Он высунулся на минуту и увидел, что состав тащится шагом. Кинул взгляд вперед, опустился на сиденье и по-чумному мотнул головой: еще он заметил и то, что голова поезда уже поднялась на горб подъема…

Паровозы, изводя себя, попеременно пробуксовывая, в туче черного дыма обреченно ползли метр за метром вперед…

С тендера в будку неожиданно вывалился Пашка Глухов. Он перешел на ходу со своего паровоза к первому.

— Что за мать твою!.. Дядя Ваня, чего это у тебя?! — успел выдохнуть и замер перед Костей, распростертым на полу. — Как это его?

— Пить, — едва слышно шевелил губами Костя.

— Беда… — отозвался Иван Артемьевич.

…На следующей станции выбросили с жезлом записку дежурному, чтобы позвонил в Купавину и попросил встретить эшелон со «скорой помощью». Большего сделать ничего было нельзя: до Купавиной медпунктов не было.

Костя тихо лежал на полу, только время от времени просил пить. И только один раз спросил еще:

— Идем, дядя Ваня?

— Идем, сынок, идем… — машинально отзывался Иван Артемьевич.

Он сползал со своего места, опускался перед Костей на колени, меняя мокрую тряпку на лице, стараясь хоть как-то облегчить боль.

Что он мог еще?

Не только лицо, но и руки, и грудь — все было обварено…

Пашка Глухов ушел на свой паровоз, и Иван Артемьевич чувствовал, как он там выбивается из сил, помогая ему.

— Дядя Ваня, — услышал Иван Артемьевич голос Федьки. — Помоги Косте!..

Иван Артемьевич припал к Костиной груди. Тот дышал коротко и тяжело.

Пошевелил слипающимися губами, но Иван Артемьевич не разобрал ни единого слова.

— Костя! Костя!..

В это время дал протяжный гудок Пашка Глухов.

Иван Артемьевич вернулся на свое место.

…Эшелон разбегался перед последним, купавинским подъемом.