И все искал каких-то слов.

Но не нашел их.

Он только чувствовал, что смертельно устал. И тогда ноги против его воли стали слабеть. Он уже не мог противиться и как-то неловко опустился на колени, склонив седеющую голову, не в силах больше смотреть на дочь.

И слова пришли:

— Прости меня, дочь. Иначе не мог.

Через месяц по представлению военного командования Иван Артемьевич Кузнецов, Павел Глухов и Константин Захаркин были награждены орденами. Костя — посмертно.

…А победа пришла только через год. Иван Артемьевич узнал о ней в поездке. Радовался, как все, с трудом удержав слезы.

Когда вернулся в депо, сразу пошел к начальнику. Подал заявление.

— Уходишь, Иван Артемьевич? — спросил тот, не удивившись. — Устал?

— Уставать мне нельзя, — ответил тихо Иван Артемьевич. — Внуков надо растить.

11

В тот самый мой приезд домой, на другой день после бани и парной, столь неожиданно закончившейся для нас поражением, отец с утра забеспокоился. Где-то перед обедом исчез из дома почти на час, а потом вернулся и заторопил меня:

— Айда, поможешь.

— Что за дело?

— Не разговаривай, — не стал объяснять родитель. — Раз говорю, значит, надо.

Я все равно томился бездельем и возражать не стал.

Мы вышли из дома, и отец, к моему удивлению, повернул в сторону, где станция кончалась и где когда-то стоял семафор, а нынче маячит невыразительный его преемник — светофор. Мы шли по дорожке, протоптанной возле насыпи, там, где кончался подъем на станцию. Прошли до того места, где насыпь пошла на исход. Папаня пошарил вокруг глазами, отыскал груду каких-то обломков шлакоблоков, присел на них и пригласил меня.

— Не пойму, что за дело ты выдумал? — не удержался я от вопроса.

— Посылку тяжелую жду, привезти должны. Ждать недолго: специально к дежурному узнавать ходил…

Просидели мы не более получаса. Вдруг отец, часто вглядывавшийся вдаль, выпрямился.

С шадринской стороны показался товарный поезд. Шел он почти бесшумно, потому что вел его тепловоз. За локомотивом тянулся, пропадая из глаз, фантастически длинный состав.

— Да, составчики пошли! — искренне удивился я.

— Не наше время, — отозвался отец. — До пяти тысяч таскают. Нашим и не снилось такое.

— Красиво идет, — сказал я.

— Кузнецовы прибывают! — с оттенком гордости объяснил отец. — Лихие ребята.

— Кузнецовы?!

— Ну, Захаркины… Порода-то все одно кузнецовская.

Отец легко поднялся на невысокую насыпь.

Тепловоз был уже совсем близко. Вдруг дверь задней секции открылась, и, начиная метров с пятидесяти до отца, на бровку одна за другой полетели связки березовых веток. Когда тепловоз поравнялся с отцом, молодой машинист, с веселым курносым лицом, снял фуражку, помахал отцу и что-то прокричал с улыбкой, показав белые зубы. Из второй секции помахал рукой другой, еще моложе, по всему.

— Ну, и что все это значит? — спросил я, подходя к отцу. — Заказывал, что ли?

Он остановил меня жестом, выжидая, пока пройдет состав.

— Заказывал, что ли? — повторил я вопрос.

— Не видишь, веники привезли? Где их у нас сейчас возьмешь? Раньше, бывало, сходишь в березовую рощу: два шага — и заботы нет. А теперь?.. Вот и привезли ребята по пути. Две связки мне да две — дяде Ване. Ходок-то он нонче уж не тот. Бери, понесем…

Пока мы с папаней орудовали на насыпи, внизу объявился еще один человек.