У меня в данный момент нет ни денег, ни одежды. Из казенного у меня имеется только халат, да и тот никуда не годный. Если вы не выслали мне белья и одежды, то сделайте это немедленно. Заработка я тут найти не могу. Я ведь буквально гол; таким образом, месяца два придется прожить исключительно в расчете на помощь извне.

Последние месяцы чрезвычайно сильно расстроили мое здоровье. Я чувствую себя довольно плохо. Отдых необходим. Какая досада, что у меня нет ружья. Тут прекрасная охота…»

ЗАБОТЫ ССЫЛЬНОГО

Фрунзе решал, чем заняться, — учить детей или столярничать. Особенно хорошо у него получались табуретки. Он писал в середине декабря 1914 года старому другу Павлу Гусеву: «Я открываю тут столярную мастерскую. Не думаю, чтобы предприятие оказалось выгодным, но что-нибудь делать-то надо.

Жизнь тут дороговата. Дорого всё привозное. Но мясо и хлеб нельзя сказать чтобы были очень дороги: мясо — 11 копеек фунт, а хлеб — 3–4 копейки. Правда, нынешний год был урожаен. Живем дружно. Хлопочем об открытии ряда кооперативных предприятий — пекарни, колбасной и пр. Вообще не унываем».

Старший брат переправил ему двустволку и патроны, чтобы он мог охотиться. Это сделало жизнь веселее. Фрунзе успокаивал друга: «Насчет моего здоровья не беспокойся. Я теперь поправился. Чувствую себя хорошо. Шатаюсь нередко на охоту. Из дичи тут есть козы, зайцы, рябчики, тетерева, глухари и куропатки».

На самом деле чувствовал он себя не так уж хорошо. В одном из писем прорвалось: «Я не пессимист. Жизнь в моем теле еще есть, и я намерен «повоевать». Немножко, конечно, поразвинтился; так, страдаю желудком, слегка оглох на одно ухо».

Фрунзе собрал молодежь в хор, сам пел приятным тенором, давал уроки — готовил к поступлению в гимназию. Товарищи по несчастью его ценили и любили.

«Временами чувствую себя прекрасно, весел, болтаю всякий вздор, начинаю организовывать всякие предприятия, увеселения, примеряюсь с манзурской обстановкой. А порой мне всё это до того делается противно, что готов бежать куда угодно от всех здешних прелестей. И тогда я делаюсь угрюмым и готов молчать целые дни. В доме у нас вечная толчея, люди приходят и уходят; никогда не остаешься с собой наедине, а в этом порой чувствуется сильная потребность».

Михаил Васильевич постепенно приходил в себя, возвращался интерес к политике: «Всех поглощает война, и на ней сконцентрировано всеобщее внимание. Правительство укрепляет свои позиции и становится откровенно реакционным. Я и сам не прочь, чтобы «немцу» привинтили хвост, но до активности не дохожу. Не надо забывать, что у нас ведь есть и свои особые задачи».

В другом письме продолжил свои размышления: «Вы спрашиваете, каков мой личный взгляд на войну и отношение к ней социалистов. Принципиально я, конечно, против войны, но я не могу сказать, что всегда и везде целиком стоял бы за осуществление этого принципа. В общем я смотрю на положение дел довольно оптимистично. Воинственный задор скоро схлынет, выплывут на сцену все старые, больные вопросы нашей жизни, ибо война их только обострит, и снова закипит работа. Но каких-либо скорых перемен в ближайшем будущем я не ожидаю. Мне думается, что мы вступаем в период длительного внутреннего затишья».

Ссылку Фрунзе отбывал вместе с эсерами: «Живу компанией, и представьте себе всё с социалистами-революционерами. Нас семеро, и лишь я один социал-демократ».