В четвертый день одинокого бродяжничества я вошел в контакт с другой группой беженцев. Как только предварительная договоренность была достигнута, я поговорил с предводителем.

Он спросил, почему я оставил Лейтифа и его людей. Я рассказал о карабинах и намерениях Лейтифа, поделился своими страхами по поводу активного участия беженцев в гражданской войне. Поделился я с ним и надеждами разыскать жену и дочь.

Мы разговаривали под навесом, который защищал когда‑то место парковки автомобилей возле бара. Остальные люди его группы готовили еду и что‑то мыли в помещении кухни брошенного здания.

– Ваша группа была больше нашей?

– Первоначально больше, – сказал я. – До налета нас было двадцать девять мужчин и семнадцать женщин.

– Кто были эти женщины? Ваши жены?

– В большинстве. Остальные, моя дочь и три одинокие девушки.

– Нас тридцать пять. И женщин больше, чем мужчин.

Он рассказал, как однажды их окружила какая‑то часть националистов. Мужчинам подходящего возраста предложили на выбор: интернирование в концлагерь или мобилизация в армию. Прибывшая в лагерь команда инспекторов ООН освободила отказавшихся воевать, но многие мужчины остались сражаться на стороне националистов.

Я зло пошутил по поводу тяги одной из воевавших сторон к мужчинам, а другой к женщинам.

Мой собеседник спросил:

– Вы уверены, что ваших женщин похитили афримы?

– Да.

– В таком случае, мне кажется, что я знаю, где они могут быть. – Он бросил на меня взгляд, словно хотел что‑то понять по моей реакции. – Я слышал, хотя это только слухи, что афримское командование распорядилось о создании нескольких публичных домов белых женщин для своих войск.

– Слухи, вещь надежная, – заметил я.

Он кивнул.

Я таращил на него глаза, был потрясен и молчал. Потом прошептал:

– Она еще ребенок.

– У меня здесь жена, – сказал он. – Всегда есть что‑то, от чего все мы должны искать защиты. Все, что мы можем, – прятаться до окончания войны.

Мне дали немного продуктов и мы обменялись всеми сведениями о продвижении войск, какими располагали. Они хотели знать о группе Лейтифа как можно больше и я подробно объяснил, где видел группу в последний раз. Мне сказали, что причина их интереса в стремлении объединить силы двух групп для охраны женщин, но по моему разумению он разгорелся из‑за моего рассказа о карабинах.

Я жалел, что не удержал язык за зубами и видел, что неумышленно выступил в роли спонсора движения, к которому сам не пожелал присоединиться.

О публичных домах я постарался выведать как можно больше. Инсинктивно я чувствовал, что Салли и Изобель судьба забросила в один из них. Было отвратительно и страшно думать об этом, но в одном отношении все же успокаивало, потому что оставался шанс, что если публичные дома находятся в ведении командования, то можно будет аппелировать либо к самому командованию, либо к одной из благотворительных организаций.

Я спросил:

– Где находятся эти публичные дома?

– Ближайший, как я слышал, к востоку от Богнора.

Так назывался приморский городок, в котором я как‑то нашел бензиновые бомбы‑бутылки.

Мы проверили место по нашим картам. Городок лежал в шестидесяти километрах к юго‑западу от нас, а место, где я расстался с Лейтифом, примерно на таком же расстоянии к северу.