Феррус Манус возвышался над Габриэлем, великолепный в своей сияющей черной броне, облаченный в блистающий серебристый плащ. Высокий ворот из темного железа скрывал от глаз нижнюю часть лица Примарха, но Первый Капитан хорошо знал своего повелителя, и не сомневался, что Феррус улыбается в предвкушении новой встречи с братом.

— Как же я рад, что Фулгрим вновь явился сюда, — произнес Манус, и Сантар услышал в голосе Примарха какое-то легкое беспокойство, странно схожее с тем, что чувствовал он сам.

— Мой лорд? — решиться спросить он. — Что-то не так?

Примарх обратил на него взгляд своих глубоких суровых глаз:

— Нет, вовсе нет, друг мой, но… Ты же был там, когда мы прощались с Детьми Императора после победы над Диаспорексом, и помнишь, что расстались мы не так, как должно братьям по оружию.

Сантар кивнул, вспомнив прощальную церемонию, устроенную на верхней палубе «Гордости Императора». Её пришлось провести именно на борту флагмана Фулгрима, поскольку «Железный Кулак», прикрывая «Огненную Птицу» от огня крейсеров Диаспорекса, понес слишком тяжелый урон. Разумеется, Примарх Детей Императора посчитал полуразрушенный корабль брата недостаточно достойным местом для празднования победы и одновременно расставания двух Легионов.

Хотя его слова и вызвали приступ ярости у крманды «Железного Кулака», Манус лишь в очередной раз посмеялся над заносчивостью брата и согласился попрощаться с Фулгримом там, где ему будет угодно.

Сантар хорошо помнил, как тогда, вместе с Морлоками, сопровождал своего Примарха. Они шли по длинному коридору «Гордости Императора», в конце которого возвышались фигуры Фулгрима и его старших Капитанов, а с обеих сторон их окружали безмолвные ряды Гвардейцев Феникса. Габриэлю тогда показалось, что они идут на опасные переговоры, в окружении вражеских солдат.

Да и само прощание вышло каким-то неуклюжим и скомканным. Фулгрим поспешно заключил брата в объятья, совсем не такие искренние и теплые, как при первой встрече. Вообще было хорошо заметно, что в Фениксе многое поменялось не в лучшую сторону. Правда, Манус, вернувшись на борт «Железного Кулака», ничем не выдал своего огорчения, но все, кто был рядом, заметили, как Примарх скрипит зубами, наблюдая за исчезновением кораблей 28-ой Экспедиции в разноцветных вихрях варп-перехода. Холодность брата жестоко уязвила его.

— Вы думаете, Фулгрим все ещё раздосадован тем, что случилось у Кароллиса?

Феррус не ответил, но Сантар понял, что Примарх думает именно об этом, и продолжил:

— Мы спасли его и эту вычурную «Огненную Птицу», когда их чуть не разнесли вдребезги. Он должен век нас благодарить, я думаю.

Широко улыбнувшись, Феррус ответил:

— Ты плохо знаешь моего брата. Фулгриму и в голову не придет, что он когда-либо нуждался в спасении — ведь это значит, что он не был идеален, что он в чем-то ошибся! Не вздумай говорить о чем-то подобном в его присутствии, Габриэль. Я серьезно.

Склонив голову, Сантар скривил губы, уколотый ещё одним воспоминанием:

— Это проклятое совершенство, они думают только о нем! Вы помните, как на меня смотрел их Первый Капитан во время нашей встречи? Сверху вниз, словно на какого-то нищего или дикаря! Не нужно быть нашим астропатом Кистором, чтобы ощутить неуважение к собратьям, исходящее от этих птенчиков Фулгрима. Они считают себя лучше всех, у них это прямо на лицах написано!

Феррус Манус резко повернулся к нему, и взгляд серебряных глаз Примарха пронзил Сантара насквозь. В их ледяных глубинах полыхнуло пламя сдерживаемого гнева, и Габриэль понял, что зашел слишком далеко. Впрочем, он не стыдился своей вспышки, ведь её вызвала память об оскорбительном поведении Детей Императора по отношению к братскому Легиону.