Но Фулгрим не обращал внимания на своих последователей, он, вцепившись в бортик Гнезда Феникса, наклонился вперед, к сцене, словно идя навстречу порывам ураганного ветра. Белые волосы рассыпались по плечам, темные глаза сверкали фиолетовым огнем, мерцающим в «такт» какофонии.

— Что происходит? — завопил Каэсорон, но мелодия подхватила его голос и, сделав частью себя, унесла в никуда. Все же услышав, примарх повернулся в его сторону, и Юлий испустил ещё один безумный крик, увидев в фиолетовых глазах Фулгрима эпохи безбрежной тьмы, галактики, полные угасающих звезд, и неизвестную силу, струящуюся из их глубин.

— Лучшее, что можно представить, — тихо прошептал примарх, но его голос заставил Юлия рухнуть на колени в благоговейном страхе. — Хорус говорил мне о силе, но я и не надеялся, что…

Каэсорон упустил последние слова Феникса, пораженный тем, что видит сопрано Асенеки и сопровождающую его мелодию. Музыка, разлившись по залу, окружала зрителей подобно огромному живому созданию, и многочисленные возгласы и выкрики собравшихся говорили о том, что Юлий не одинок в своем видении. Секунду спустя перед глазами Первого Капитана развернулась ужасающая и захватывающая картина: Летописцы, потеряв рассудок от страха и блаженства, набрасывались с кулаками, ногами и зубами на лучших друзей, стремясь затушить бушующее внутри них пламя чужой или собственной кровью. Большинство, впрочем, накинулось на соседей с не столь смертоносными, но не менее низменными целями, и скоро вся «Ла Венице» обратилась в огромное раненное чудовище, извивающееся в конвульсиях смерти и наслаждения.

Но не только на Летописцев подействовала ожившая музыка. И Астартес оказались не в силах противостоять ужасающей мощи «Маравильи». Их разум, разум простых воинов, не выдержал перенапряжения чувств, вид льющейся крови окончательно сорвал с Десантников оковы рассудка, и они начали действовать единственным известным им путем, пытясь найти успокоение в привычном смертоубийстве. Оргия уничтожения охватила Детей Императора, и вскоре кровь Летописцев как ручиек стекала по ступеням вниз, к авансцене, на которой не умолкала ожившая музыка Беквы Кински

Юлий услышал громогласный, потрескивающий и шипящий звук, словно кто-то бешено рвал в клочья огромное полотно из парусины, и, обернувшись, увидел гигантский портрет Фулгрима, корчащийся на холсте и растягивающийся во все стороны, словно пытась вырваться из рамы. Яркое пламя сверкнуло в глазах двойника примарха, и раздался стонущий крик, оставивший в душе Каэсорона сквозную рану, отравленную чудовищной жаждой блаженства и обещаний ужасных наслаждений.

Призрачные огоньки, устремившиеся ввысь из оркестровой ямы, разом вспыхнули по всей «Ла Венице», они напоминали нечто вроде жирной слизи, подсвеченной внутренним электрическим светом. Приглядевшись, Юлий понял, что огоньки вылетают из раструбов странных инструментов, превращаясь из звуков мелодии в полуживых, змееподобных существ с текучей, сияющей и многоцветной плотью. Безумие и похоть струились в их телах, и те, кого касались щупальца призрачного света, немедля отдавались самым диким мрачным желаниям своего подсознания.

Оркестранты играли так, словно их тела уже не принадлежали им, лица музыкантов обратились застывшими в ужасе ритуальными масками, а руки неистово метались по пультам и трубкам инструментов, управляемые чьей-то чужой волей. Мелодия крепко держала музыкантов в своих тисках, не давая и думать о том, чтобы прекратить игру.

Юлий уловил агонизирующие нотки в голосе Коралины Асенеки, и сумел перевести взгляд от оркестровой ямы на авансцену, где примадонна изгибалась в нечеловечески быстром, диком и безумном танце, а хористы выли и скрежетали в неестественном контрапункте.