Юлий уловил агонизирующие нотки в голосе Коралины Асенеки, и сумел перевести взгляд от оркестровой ямы на авансцену, где примадонна изгибалась в нечеловечески быстром, диком и безумном танце, а хористы выли и скрежетали в неестественном контрапункте. Конечности певицы болтались в воздухе, скрученные подобно жгутам мокрого белья, и Первый Капитан очень четко услышал, как треск её костей вливается в какофонию миллиона мелодий, заполнивших «Маленькую Венецию». Коралина была мертва, жизнь угасла в её глазах, каждая кость в её теле обратилась в прах — а песня все лилась из перекрученного горла.

Безумие, кровожадность и похоть, охватившие «Ла Венице», достигли новых высот, плоть каждого из собравшихся в зале уже занялась жарким огнем наслаждений, эмоций и звуков, струящимся со сцены. Юлий видел, как Астартес забивали Летописцев до смерти, взрывали их как шарики с колой, пили их кровь, пожирали дымящееся мясо, срывали острыми обломками остей кожу с полуживых тел и заматывались в сочащиеся сукровицей куски, словно в плащи из жутких ночных кошмаров.

Грандиозная оргия смертных зрителей продолжалась на залитом кровью полу, где живые и мертвые тела обращались в орудия темной энергии, вторгающейся в реальный мир и с радостью встречающей каждый акт жестокого насилия.

В центре безумия извивалась Беква Кинска, дирижирующая творящимся вокруг неё хаосом с бредовой улыбкой торжества на губах. Она с величайшим обожанием взирала на Фулгрима, и Каэсорон читал в глазах создательницы «Маравильи», что та искренне считает творящееся в «Ла Венице» величайшим достижением своей жизни.

Внезапно раздался ужасающий вопль, заглушивший на миг даже жуткую какофонию шумов в зале и на сцене. Отыскав глазами его источник, Юлий со страхом увидел, как изуродованное тело Коралины Асенеки поднимается в воздух, а её конечности, прежде безвольно мотавшиеся независимо от тела, вдруг обретают прочность и вытягиваются в стороны. Какая-то неведомая сила овладела останками певицы и начала извращать их в новую, отвратительную форму. Сломанные руки и ноги исцелились и выпрямились, вновь став изящными и стройными, кожа и плоть приобрели нежный, светло-фиолетовый цвет. Прежнее платье из сияющего светло-голубого шелка обратилось полосками блестящей черной кожи, не скрывающей гибкую красоту нового тела, воспрянувшей из груды изуродованной плоти.

Из ниоткуда донесся чудовищно мерзкий, влажный звук, и силы, удерживающие примадонну в воздухе, отпустили её. Существо, прежде бывшее Коралиной Асенекой, с мягким изяществом приземлилось в центре сцены.

Никогда прежде Юлию не доводилось созданий столь привлекательных и отталкивающих одновременно. Стоящее на авансцене обнаженное женоподобное существо вызывало у него разом и дикое отвращение, и пробуждало грызущее изнутри влечение, теплющееся в самом низу живота. Волосы, собранные в косы наподобие тонких рогов, обвивали стройную шею и тонкое лицо с огромными блюдцами зеленых глаз, клыкастым ртом и похотливыми пухлыми губами. Тело создания выглядело совершенным, словно вышедшим из-под резца гения. Гибкое и чувственное, существо обладало одной лишь грудью, и торс его покрывали мерзкие татуировки и пронзали серебряные кольца и штифты. Вместо ладоней и предплечий у явившейся из ниоткуда имелись огромные мерзкие клешни, похожие на крабьи, жуткое сочетание влажной плоти и ядовито-красного хитина. Но, несмотря на смертоносные клешни, существо излучало тревожную соблазнительность, и Каэсорон почувствовал шевеления в тех областях разума и тела, что ни разу не были востребованы со дня его вступления в ряды Астартес.

Создание в теле Коралины Асенеки сделало шаг вперед с текучей, кошачьей грацией, и каждое движение её благоухало сексуальностью, сулившей темные наслаждения и удовольствия, неведомые смертным. Страстное желание отведать их пронзило Каэсорона, и он едва не выпрыгнул из ложи. Сдержавшись страшным усилием воли, Юлий продолжал не отрываясь смотреть на сцену, где оно… она не торопясь повернулась в направлении хористов, и, пристально уставившись на них своими бесконечно древними глазами, откинула точеную головку и завела песнь сирены, столь душераздирающей тоски и зовущей красоты, что Каэсорону пришлось заткнуть уши и охватить кресло ногами.