— Пусть так, но что же требуется от меня? — спросил Фабиус. — Вы ведь не без причины лично пришли сюда?

— Ты не ошибся, Апотекарий, — уже спокойнее ответил Лорд-Коммандер, и положив руку на плечо Байля, повел его в глубь секретной лаборатории. — Фулгрим объяснил мне, в чем состоит высшая цель твоих… научных экспериментов. И, хоть мне и не нравятся методы, которыми ты рассчитываешь достичь её, я обязан выполнять любые поручения Примарха.

— Даже отправляющего вас на «миротворческие миссии»?

— Да. Но я поклялся себе, что подобное не повторится никогда. Итак, напоследок спрошу ещё раз: твоя работа позволит улучшить физиологию Астартес? Да или нет?

— Я верю в это, — искренне ответил Фабиус. — Пока прошло совсем немного времени с тех пор, как я впервые прикоснулся к тайне геносемени, но когда эксперименты завершатся… Все его секреты будут раскрыты.

— Тогда, по возвращению из Пояса Сатира, я вернусь в эту лабораторию, и ты начнешь улучшать Детей Императора с меня. Я должен стать самым сильным, быстрым, проворным и смертоносным, чем кто бы то ни было из смертных, я должен стать настоящей правой рукой Примарха! Приступай, Апотекарий, а я прослежу, чтобы ты ни в чем не нуждался, — пообещал Эйдолон.

Фабиус улыбнулся своим воспоминаниям. Сейчас он уже был полностью уверен в том, что его достижения поразят Лорда-Коммандера, когда тот вновь присоединится к Экспедиции.

Вернувшись к работе, Байль вновь склонился над трупом Десантника. Его когда-то белый балахон, заляпанный кровью препарируемого Астартес, был перехвачен на поясе широким ремнем, фиксирующим комплект хирургических сервоконечностей, спереди был прикреплен портативный набор инструментов. Пощелкивающие стальные «руки», подобные металлическим паучьим лапам, изгибались над плечами Апотекария, сжимая шприцы, скальпели и ампутационные пилы, рассекая плоть и удаляя органы.

Зловоние свернувшейся крови и прижженных лазером мышц преследовало Байля уже много дней, но он уже начинал наслаждаться им. Этот «аромат» для Апотекария был неразрывно связан с восхищением от собственных открытий и храбрости, с которой он шел к достижению запретных знаний.

Холодный свет лабораторных ламп поблескивал на коже погибшего Десантника и отражался от инкубаторов, заполненных образцами геносемени, которые подвергались в них химической стимуляции, генетическим изменениям или направленному облучению.

Воин, превратившийся в очередную порцию расходного материала Апотекария, был доставлен сюда умирающим от множества тяжелых ранений. Впрочем, он наверняка был бы благодарен Байлю за то, как прошли его последние минуты: Фабиус снял крышку черепа ещё живого Десантника, и, изучая строение коры головного мозга, случайно наткнулся в пульсирующей серо-розовой массе на спайки нервной системы с центрами удовольствия. Не понять, что это именно они, было невозможно — только что корчившийся в агонии Астартес забыл о боли и извивался от беспримесного, чистого наслаждения при каждом прикосновении скальпеля.

Байль пока что не был уверен в том, пригодится ли ему это знание в дальнейшем, но подобная находка стала ещё одним удивительным самородком среди множества иных ошеломительных открытий.

Но, чем дальше продвигался Фабиус в деле познания геносемени, тем больше провалов подстерегало его в попытках создать удачные изменения. К счастью для него, теперь, когда завершившаяся война с Лаэром предоставила ему почти неистощимый источник образцов геносемени, баланс успехов и неудач явно сместился в пользу Апотекария. И, хотя печи лаборатории по-прежнему пылали днем и ночью, сжигая следы поражений Байля, прогресс был налицо, и даже серьезные ошибки уже не могли помешать стремительному приближению Детей Императора к идеалу.