— Но ведь это несправедливо! — закричал я. — Мы должны пойти в горсовет и сказать…

— Чудак! — засмеялся Коныш. — Ну и чудак ты! Успокойся, я тоже придумал дело. Вот поспеет картошка, мы сначала Стаське поможем, у них шестеро малышей в семье, потом у нас выкопаем и еще кому-нибудь из наших.

— Из наших?! — закричал я, не помня себя.

— А ты хочешь на дядю чужого работать?

— Коныш!.. — У меня голос даже сорвался. — Я думал, ты за Тимура, за Зою, а ты вон какой!

— Какой?

Я опустил голову, обмяк.

— Ну, какой, какой? — требовал ответа Коныш.

— Не знаю, — ответил я неправду.

— А то ведь можешь и катиться яблочком. Мы не держим.

Разговор у нас шел на лестнице. Громкий разговор. Выглянула какая-то женщина.

— Чего разгалделись?

— Пока! — сказал я.

— Пока!

Я шел, не зная куда. Шел и шел. Это был урок. Одних я предал, потому что они квакинцы, а другие не квакинцы, но, может быть, еще хуже. О себе мне даже думать было противно.

По деревянному мосту перешел речку Свирель. Вода у берегов заплела в косы зеленую гриву водорослей.

Я впервые перешел реку, и каждый мой шаг теперь был открытием. Я открывал неведомый город.

Задворками шел смело, а вынырнул на главную улицу — оробел. Широкая, пустынная. Я тут виден со всех сторон. Штаны у меня на коленях зеленые, каблуки ботинок сбиты набок, носы белые. Я опускаю глаза, чтоб не привлекать внимания взрослых. Мне почему-то стыдно.

Но вот шапка зелени. Парк. Ныряю в прореху между досок, и опять мне на свете живется легко.

Иду к синему павильончику. Здесь играют в шашки. Одна доска свободная, сажусь. Расставляю шашки. Против меня садится мальчишка. Молча делает ход. Я отвечаю. Он — раз, я — раз. Он — раз и без трех шашек.

Садится другой мальчишка. Обыгрываю и этого. Собираются зеваки. И вдруг всех как ветром сдуло.

— На каруселях хочешь кататься? — спрашивает меня противник, смахивая партию.

— Хочу!

— Айда!

Мы бежим в городок аттракционов.

Старичок в розовой тенниске отворил перед нами двери в нутро каруселей.

— Давай, ребята, давай! Три смены катаете — один раз катаетесь! — говорит он нам, захлопывая дверцу.

Шаря руками по ступеням, лезу наверх. Просвет.

Купол, бревна-спицы. Я внутри огромного колеса. Не успеваю хорошенько сообразить, чем я здесь должен заниматься, как снизу кричат:

— Пошел!

— Пошел! — весело повторяет кто-то из мальчишек, и мы, положив руки на бревна, сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей бежим по кругу. Играет музыка, но она долетает к нам кусочками, будто ей, этой веселой музыке, ладонью зажимают рот.

Топ-топ-топ-топ-топ! — гремят наши ноги.

Голова у меня кружится, и я понимаю, что погиб: мне не выдержать галопа. Я буду бежать сколько есть сил, а потом упаду под ноги мальчишкам, которые позади меня.

Нет, будет еще хуже. Сначала меня ударит бревном, потащит, будет ломать…

У музыки страдающее лицо. Она вырывается из последних сил, но рука, зажимающая рот, безжалостна.

Топ-топ-топ-топ-топ! — гремят ноги, которые через мгновение растерзают меня.

«Но ведь наш бег должен кончиться. Он не на час. Катают три или пять минут. И всегда норовят прокатить меньше. Три минуты или пять? Три я осилю…»

Я бегу сквозь туман, через бессилие. Воля моя пока что не поддается уговорам: «Ну довольно, мальчик.