Он шел по переулку. Еле слышно шумели на осторожном ветерке полысевшие тополя, чуть потрескивая, шумела под ногами сухая листва.

Вот и остановка. Он уселся на скамейку в стеклянном закутке, стал ждать. Из-под не доходящего до земли стекла поддувало. И скучно было в закутке. Решил погулять. Он прогуливался по тротуару и слушал редкие звуки автомобильных моторов. Чаще - на Садовом, реже - на Плющихе. Все заглушили дьявольским ревом рокеры, промчавшиеся по Плющихе в Лужники. Опять тишина. И наконец, вывернулся с Плющихи в переулок "жигуленок", который приближался, слепя включенными фарами и тормозя. Олег поднял руку.

"Жигуленок" остановился рядом с ним. Ослепленный фарами, он не видел, кто за рулем, но ведь некому здесь останавливаться, кроме Зои. Он шагнул на проезжую часть и протянул руку, чтобы открыть переднюю дверцу.

Он не почувствовал удара, не успел почувствовать, просто то, что он видел, закрылось сиреневой пеленой, и ему стало все безразлично.

Через неопределенное время он на мгновенье прорвался сквозь сиреневую пелену и понял, что его куда-то везут. Но за пеленой было лучше, и он опять ушел за нее.

Олег пришел в себя, когда его волокли по страшной лестнице без перил. Его руки были крепко схвачены сзади чем-то жестким и холодным. Волокли его двое, волокли неаккуратно, рывками, которые больно отзывались в затылке. Дотащили до второго этажа и хотели привалить к стенке у рваной нежилой двери, но он замычал, и тогда его поставили на ноги.

Ушла пелена, все прояснилось, будто киномеханик поправил фокус. Где-то вверху, этажа через два, желто светила забытая лампочка, давая возможность кое-как рассмотреть место действия. Лестничная площадка дома, поставленного на капитальный ремонт, к которому еще не приступали. Двое плохо различимых граждан на площадке. Один возился у двери с ключом открывал, другой, прислонившись к стене, посматривал на Олега.

- Входи, - сказал Олегу тот, что возился с ключом, он наконец открыл ее.

Олег вошел во тьму. Сзади щелкнули выключателем.

Вероятно, здесь когда-то была однокомнатная квартира, остатки перегородок наталкивали на эту мысль. Теперь же Олег находился в помещении, которое и комнатой назвать нельзя: справа - руины кухни, слева - неэстетично открытый взорам сортир, два наглухо заколоченных досками окна. Правда, мебель весьма сносная: широкая тахта, большой круглый стол с придвинутыми к нему четырьмя стульями, два кресла по углам, сервант с посудой.

- Садись, Олег, - указал на стул тот, кто открывал дверь. Сам он устроился в кресле.

Олег присел на край тахты и, разглядев говорившего, начал беседу:

- Мне говорили, что ты, Альберт, в бомбардиры подался, а ты, оказывается, вертухаем шестеришь.

- Не цепляй меня, Олег, а? - попросил Альберт.

- Руки мне освободи, вертухай.

- В наручниках посидишь.

- Чего боишься-то? Ты же боксер, чемпион, меня одним ударом уложить можешь.

- Что я, тебя не знаю? Мало ли чего сотворишь: ты же припадочный.

- Зачем я здесь?

- Не знаю, Олег. Мне сказали, чтобы я тебя сюда доставил, и я доставил. - Альберт посмотрел на свои наручные часы и приказал второму: Иди встречать.

Второй - помоложе Альберта, лет сорока - послушно удалился.

- Этот-то откуда? Я его вроде не знаю, - спросил, Олег.

- Тебе не все равно? - справедливо заметил Альберт.

- Интересно, - признался Олег.

- А мне интересно другое, - сказал Альберт. - Зачем ты в эти дела лезешь, Олег?

- В какие дела?

- В коммерческие. Тебе там делать нечего. Ты же лох натуральный.

- А ты?

- И я - лох. Только я понимаю, что я - лох, а ты - нет. Вот тебе рога и ломают.