97) «Потом я прошел мимо коллектива проституток, они позвали меня пойти с ними, я мог сам выбрать с кем, и они были очень приветливы и радушны, довольно сексапильны к тому же, но это не мой стиль, знаешь ли, не то чтобы мне совсем не хотелось, но это чревато морокой, я не люблю врать, поэтому я вежливо поблагодарил и отказался, но они называли меня Big Boy, представляешь, это было прямо очень здорово, врать не буду, просто заходить слишком далеко мне претит, я моногамной конструкции, но сама возможность: я мог бы, если б захотел, я выбирал — это подействовало как курс омоложения, я почувствовал, что живу, совершенно забытое ощущение! Я гулял целый вечер, все кругом были мои друзья, потом устал, присел на скамейку и, видимо, задремал, а этого не стоит делать, как выяснилось, потому что разбудил меня полицейский вопросом, все ли в порядке, он был само дружелюбие, но сказал, что не следует спать на скамейке, и это правильно, прохожие смущаются, не зная, жив я или умер, все же в мегаполисе важно следовать правилам».
98) «Час от часу не легче, — говорит Йенс, посмотрев на себя в „Вечерних новостях“. — Я часто думаю, что я не фотогеничен. Мое окружение, естественно, утверждает обратное, но я, бывает, начинаю немного сомневаться. Тем более полно людей, которые говорят любые несуразности тому, кто взлетел высоко. Я окружен поддакивателями».
«Мне кажется, ты хорошо смотришься на экране, — говорит Фвонк. — Бодрый, свежий. Единственно, кивание раздражает».
«Что ты имеешь в виду?»
«Ты слишком часто киваешь, чтобы подчеркнуть мысль или тезис, видимо».
«Нет, я так не делаю».
«Делаешь, притом мысль и кивок не всегда совпадают по времени, и иногда движение выглядит как неконтролируемое».
«Конечно же я все контролирую».
«Безусловно, нет, но я считаю, что ты хорошо распределяешь силы по дистанции. Это если говорить коротко».
Йенс молчит. Смотрит на Фвонка исподлобья, скрипит зубами, взгляд жгучий.
«Так ты считаешь меня скучным? — спрашивает он. — Скучным, да?»
«Вовсе нет, — отвечает Фвонк. — Я не думаю, что ты скучный».
«А вот и думаешь, — говорит Йенс. — Ты считаешь меня дельным, но бесцветным и по жизни нудным».
«Нет», — протестует Фвонк.
«Ты думаешь, что я пресный благополучный мальчик из богатого района, что мне все досталось легче легкого, в рот положили и разжевали, а с народом у меня никакого контакта нет, так, да?»
«С чего ты это взял? — спрашивает Фвонк. — Я так не думаю, я хорошо к тебе отношусь».
«Конечно, что еще ты можешь сказать? А сам думаешь, что я бледная амеба».
Фвонк собрался возразить, но Йенс поднял руку — довольно, он не желает слушать. Потом допил чай и встал.
«Так, — сказал Йенс. — Я тут выворачиваю душу наизнанку, а что получаю взамен? Если так пойдет и дальше, то мне эта петрушка ни к чему, и тогда не быть тебе больше моим новым другом».
Хлопнул дверью и ушел.
99) Фвонк ошарашен и смущен — такое поведение далеко за гранью его понимания. Фвонк не изучал психологических теорий, не читал ученых книг о том, что может скрываться в глубинах человеческого сознания, в самых дальних и тайных его закоулках, а разбирается Фвонк, наоборот, в спорте и истории спорта, он много лет назад выбрал физкультуру именно потому, что заниматься психикой людей никогда не собирался. Но то, что случилось только что, совершенно ему не понравилось. Что бы это ни было, прогрессом в их с Йенсом отношениях это не назовешь. |