Она мне сказала, что папаша Тома только что прибыл из Парижа. У меня не было сил продолжать расспрашивать ее.

Я пришла.

Священник и папаша Тома находились в маленькой комнате, где происходила та сцена, о которой я только что рассказывала. Кюре был грустен, а папаша Тома мрачен и суров.

Я остановилась у двери, почувствовав, что все рухнуло.

«Крепись, дитя мое, — сказал мне кюре. — Тома привез дурные новости».

«Габриель меня больше не любит!» — воскликнула я.

«Неизвестно, что стало с Габриелем», — сказал мне кюре.

«Как это? Погиб корабль, на котором он ехал? Габриель умер?» — вскричала я.

«Боже упаси, — сказал его отец, — но были ли правдой все его сказки?»

«Какие сказки?» — спросила я испуганно, так как начинала все прозревать словно сквозь пелену.

«Да, — сказал отец, — я был у банкира, он не понимал, о чем я говорю, у него никогда не было служащего по имени Габриель Ламбер и никакого дела на Гваделупе».

«О Боже! Но тогда нужно было пойти к тому, кто нашел ему это место, к кандидату в депутаты, вы знаете…»

«Я был и там», — сказал отец.

«Ну, и что же?»

«Он никогда не писал ни моему сыну, ни мне».

«А как же письмо?»

«Я показал ему это письмо — оно было у меня; он узнал свою подпись, но он его не писал».

Я опустила голову на грудь.

Тома Ламбер продолжал:

«Оттуда я пошел на улицу Старых Августинцев, в гостиницу “Венеция”».

«Ну, и как? Вы там нашли хоть какие-то следы его пребывания?» — спросила я.

«В гостинице он пробыл полтора месяца, потом заплатил по счету и уехал, но никто не знает, что с ним стало».

«О Боже мой, Боже мой, что все это значит?» — вскричала я.

«Это значит, — прошептал Тома Ламбер, — что из нас двоих, мое бедное дитя, самый несчастный — это я».

«Таким образом, вы совершенно не знаете, что с ним стало?»

«Не знаю».

«Но, — сказал кюре, — возможно, вы могли бы узнать о нем в полиции…»

«Я думал об этом, но боялся узнать слишком много», — прошептал Тома Ламбер.

Мы все вздрогнули, а я особенно.

«Что же теперь делать?» — спросил кюре.

«Ждать», — ответил Тома Ламбер.

«Но она, — сказал кюре, показывая на меня пальцем, — она же не может ждать».

«Это правда, — сказал Тома, — пусть приходит жить ко мне: разве она мне не дочь?»

«Да, но, не являясь женой вашего сына, через три месяца она будет обесчещена».

«А мой отец! — закричала я. — Эта новость убьет моего отца. Он умрет от горя».

«От горя не умирают, — сказал Тома Ламбер, — но очень страдают; не стоит заставлять страдать несчастного человека: под каким-либо предлогом Мари уедет пожить на месяц к моей сестре в Кан, и ее отец ничего не узнает о том, что случится за это время».

Все произошло так, как было задумано.

Я провела месяц у сестры Тома Ламбера и за этот месяц дала жизнь этому несчастному ребенку, спящему у вас в кресле.

Мой отец по-прежнему не знал, что случилось со мной, и тайна эта так свято хранилась, что никто в деревне, как и мой отец, ничего не узнал.