— Говори дальше, — упорствовала она. — Что ты потом делал? Что же случилось?

Гаврилеску долго молчал, в задумчивости обмахиваясь шляпой.

— Потом мы начали играть в прятки, — сказал он вдруг изменившимся, посуровевшим голосом. — Конечно, они не знали, с кем имеют дело. Я человек серьезный, артист, учитель музыки. Меня интересует все новое, неизвестное. Я сказал себе: 'Гаврилеску, вот тебе возможность расширить свои познания'. Я не понимал, что речь идет о наивных детских играх.

Но представьте, я вдруг оказался голым и услышал голоса, я был один, как в тот момент, когда… Понимаете, что я хочу сказать…

Старуха покачала головой и продолжала не спеша потягивать кофе.

— Шляпы твоей мы обыскались, — произнесла она. — Всю хижину девочки перевернули, пока не нашли.

— Да, признаю, это была моя вина, — продолжал Гаврилеску. — Я не знал, что, если не отгадаю на свету, придется разыскивать их, ловить, отгадывать в темноте. Мне никто ничего не сказал. И повторяю: когда я увидел, что на мне ничего нет, и почувствовал, что портьера пеленает меня, как саван, честное слово, она была точно саван…

— Ох и намучились же мы, пока тебя одели, — сказала старуха. — Ни за что ты не хотел одеваться…

— Я говорю вам: эта портьера была точно саван, она запеленала меня, я был спеленут, она стянула меня так, что я не мог дышать. А как было жарко! воскликнул он, энергично обмахиваясь шляпой. — Удивительно, что я не задохнулся!..

— Да, было очень жарко, — сказала старуха.

В этот момент издалека донеслось звяканье трамвая. Гаврилеску поднес руку ко лбу.

— Ах! — воскликнул он и с трудом поднялся с софы. — Я заговорился, то да се, ну и совсем забыл, что мне надо на улицу Поповн. Представьте, я оставил там портфель с партитурами. Как раз сегодня возвращаюсь и говорю себе: 'Держись, Гаврилеску, уж не стал ли ты… Да, в этом роде я что-то говорил, только как следует не помню…

Он сделал несколько шагов к двери, но вернулся, помахал шляпой и произнес с легким поклоном:

— Рад был с вами познакомиться.

Во дворе его ждала неприятная неожиданность. Хотя солнце зашло, жара стояла пуще, чем в полдень. Гаврилеску снял пиджак, перекинул его через плечо и, продолжая обмахиваться шляпой, пересек двор и вышел на улицу. Чем дальше он удалялся от стены тенистого сада, тем больше страдал от зноя, пыли и запаха расплавленного асфальта. Сгорбившись, рассеянно глядя перед собой, он добрел до остановки. Там не было ни души. Заслышав лязг подъезжающего трамвая, он поднял руку, трамвай остановился.

В полупустом вагоне все окна были открыты. Он сел напротив какого-то юноши и, когда подошел кондуктор, стал искать бумажник. Бумажник попался быстрее, чем можно было ожидать.

— Что-то невероятное! — обратился Гаври-леску к юноше. — Честное слово, хуже, чем в Аравийской пустыне. Если вы слышали когда-нибудь о полковнике Лоуренсе…

Юноша рассеянно улыбнулся и повернул голову к окну.

— Который может быть час? — спросил Гаврилеску кондуктора.

— Она здесь не живет, — перебил его юноша. — Здесь живем мы, семья Джорджеску. Перед вами жена моего отца. Урожденная Петреску…

— Прошу тебя соблюдать приличия, — вступила женщина. — И не приводить с собой разных типов…

Она повернулась и исчезла в коридоре.

— Вы уж извините ее за эту сцену. — Юноша криво улыбнулся. — Она третья жена моего отца. На ее плечи легли все ошибки его предшествующих женитьб.