|
А потом меня навестил Красавец. Стены стали серыми. Взглянув на сцену, я заметил, что около нее в стене открылась дверь, ведущая в длинный коридор. В дальнем конце коридора появился человек. На нем был водевильный костюм старого повесы Шальхо: трико в обтяжку из белого вельвета, расшитая голубыми узорами короткая розовая куртка с золотистыми кисточками, брыжи. Высокий, сильный человек с величавой походкой, очень красивый. Он подошел к краю маленькой сцены и смотрел в мою сторону — не на меня, а в мою сторону — со странным выражением на лице, не поддающимся описанию: насмешливым, скучающим, презрительно-надменным. Красавец сказал: „Ты здесь удобно устроился. Слишком удобно. Мы этим займемся“.
Я закричал: „Зачем вы меня тут держите? Я же ничего вам не сделал!“ Он словно меня не слышал, но наставительно произнес в воздух: „Тебе придется взяться за ум и хорошенько подумать“. Я ответил: „Тысячу раз я уже думал обо всем, о чем здесь можно было думать!“ И снова он не обратил внимания на мои слова. „Надо полагать, ты чувствуешь себя одиноко, — посочувствовал Красавец. — Может быть, тебя развлечет подходящая компания. Действительно, почему нет?“ И в тот же момент на сцену выбежала дюжина зверьков, похожих на маленьких куниц, но с колючими хвостами, длинными острыми клыками и шипами, растущими из суставов конечностей. Пища и шипя, эти бестии набросились на меня. Я вскочил на стол и сбрасывал их пинками на пол, когда они прыгали, пытаясь меня достать. Красавец наблюдал из дверного проема с абсолютно спокойным лицом — он даже ни разу не улыбнулся. Два или три раза этим адским хорькам почти удалось в меня вцепиться, но в конце концов они потеряли терпение и стали бегать по камере. Когда кто-нибудь из них пробегал мимо, я прыгал на него со стола и ломал ему шею или хребет. Таким образом я их всех уничтожил. К тому времени Красавец уже давно смылся, а дверь закрылась. Я свалил зубастые трупы в углу и стал изучать тот участок стены, где был дверной проход. Дверь соединялась со стеной бесшовно, невозможно было нащупать даже мельчайшую неровность — еще одна тайна, хотя теперь я уже воспринимал тайны, как повседневные события, как должное, если можно так выразиться. Тем не менее, если Красавец хотел, чтобы я думал, он добился своего, потому что я только и делал, что думал. Я никак не мог догадаться, зачем со мной сыграли такую изощренную подлую шутку. За что мне было мстить? За исключением жалкой провалившейся авантюры с контрабандой, за всю свою жизнь я практически никому не сделал ничего плохого. Эксперимент? Кто-то хотел свести меня с ума? Но в таком случае меня можно было бы подвергать гораздо более жестокому обращению. Меня принимали за кого-то другого? Вполне возможно. Или, может быть, я оказался во власти свихнувшегося озорника, наслаждавшегося жестокими шутками. Я не мог представить себе никакого разумного объяснения происходящему». «А вам приводилось снова встречаться с Красавцем?» «Приводилось, как же! И каждый раз перед этим стены становились серыми, хотя иногда они становились серыми, но Красавец не появлялся. Происходили другие вещи. Однажды в камере прозвучали фанфары, заиграла музыка, и на сцену высыпала стайка дрессированных птиц. Они танцевали и кружились и скакали, играя в чехарду, и маршировали строем туда-сюда, а потом принялись бешено кувыркаться, прыгая со сцены. Музыка превратилась в кошачий концерт, фанфары трубили невпопад, тарелки оглушительно звенели, стучали барабаны. И вдруг все смолкло. Послышалось только девичье хихиканье, и наступила полная тишина. Девичий смех напомнил мне об Элиджано — хотя, конечно, я понимал, что такое совпадение невозможно. А потом я подумал: невозможно? Все было возможно! Примерно через час погасли лампы, камера погрузилась в непроглядный мрак. Прошло несколько минут, и темноту с громовым хлопком озарила чудовищная, ослепительная зеленая вспышка. |
